Шэн Кэи - Красные туфельки

В тот день они смотрели фильм о женщине, которая жила в огромном особняке одна с большой собакой. Женщина очень любила собаку, но вот зубы собаки её не устраивали. Она напихала ей полный рот льда, так что у той даже глотка не чувствовала боли. А потом клещами повыдергала зубы один за другим. Собака сидела, разинув окровавленную пасть, а женщина в восторге покрывала её поцелуями. В пасти остались лишь мягкие, как мясное пюре, дёсны — вот красота.

Этот эпизод девочка смотрела крайне серьёзно, даже глаза округлились, словно она попала в волшебную страну, где никто не бывал. Так погрузилась в это, что казалось, перенимает опыт.

Не прошло и нескольких дней, как она применила этот опыт на практике. Вернулась позже обычного, но ничего странного в её поведении не было. Она поела, как обычно, посмотрела телевизор, послушала ни на что не похожую музыку. Вдруг раздался стук в дверь и послышался громкий женский плач. Открыв дверь, он увидел соседку всю в слезах.

— Разве твоя дочь человек? — воскликнула она. — Человек она, я спрашиваю, или исчадие ада?

За ней стоял её дурачок сын. Весь рот в крови и слюне, густо смешанных, как пробивающиеся через закрытую трубу сточные воды. Мальчик раскрыл рот пошире, и стало видно, что там нет ни единого зуба, пустая полость, точь-в-точь как у собаки, которую они видели в фильме несколько дней назад.

Вручив соседке изрядную сумму, он забрал девочку и съехал. В городке они прожили три года, а теперь снова садились на поезд. Большую часть вещей из комнаты он отдал этой матери, тяжело переживавшей за сына, но красные туфли девочка взяла с собой.

В поезде они сидели друг против друга. Она чуть покачивалась, как маленькое озорное облачко, спокойно плывущее перед глазами. Он смотрел на неё, как не смотрел уже давно. Ей уже тринадцать, в изголовье кровати он видел пакет с прокладками и понял, что у неё начались месячные, уже взрослая. Всё больше походит на покойницу мать. Высокий лоб, округлые щёки, аккуратный подбородок — красавица да и только. Большие удлинённые глаза, яркая радужка. Губы, особенно верхняя, довольно пухлые, похожи на два лепестка, соблазнительные и волнующие. Она любила разделять волосы на пробор, заплетать и укладывать на затылке, как французская принцесса из восемнадцатого века. Это она по телевизору насмотрелась, уже разбирается, как волновать сердца. Но когда укладывает волосы на голове, видны ключицы. Они у неё сильно выпирают, а когда она подпрыгивает, на их месте образуются две овальные впадинки в форме чашечек, белоснежные как лепестки лотоса. Всё такая же худенькая, ноги и руки — тонкие и длинные, особенно пальцы. Наверное, унаследовала от матери такие, которыми только и держать кисть. Взгляд переместился на ноги, от природы необычайно стройные. Уже угадывается порода, такие люди всю жизнь не толстеют. Красные туфли матери она больше не надевала, но обувь красного цвета по-прежнему любила, и он, увидев красные туфли, тут же их покупал. Так что красных туфелек у неё скопилось много — с квадратными носами, с узкими красными шёлковыми ленточками, выкрашенные кореопсисом, с ажурной вышивкой цветов сливы, со сверкающими, как звёздочки, стразами. Ей очень нравилось лето: можно надевать красные туфли на босу ногу, скидывать их в любой момент и выставлять ноги на солнце, чтобы загорали.

Он разглядывал её молча и невозмутимо. Несмотря на все старания не выдать своей тайной любви к ней, скрывать это становилось всё тяжелее.

— Зачем ты вырвала ему все зубы? — наконец заговорил он.

— Он хотел поцеловать меня, вот я и сказала: дашь вырвать все зубы, тогда позволю. Сам захотел. — Договорив, она весело хихикнула, не чувствуя никакой вины.

— А ты знаешь, чем я занимаюсь? — спросил он. — Я киллер.

Ничуть не удивившись, девочка кивнула:

— Знаю, я трогала твой пистолет. Крутой он у тебя.

Он сказал об этом впервые. Раньше никогда не заговаривал о своём ремесле. За три года он ни разу не уезжал из городка и отказался бы от любого предложения убить кого-то за деньги. Он с самого начала решил, что денег у него уже достаточно. Больше опасался, что жизнь в бегах может быть неподходящей для девочки, и надеялся, что будет лишь беречь её, как сокровище.

Прожив с ней три года, он обрёл неведомое прежде равнодушие к славе и выгоде. Вокруг купленного дома был небольшой садик, там он сажал цветы и овощи. Каждое утро, проводив девочку в школу, надевал сапоги, простую грубую одежду и, засучив рукава, трудился в саду. Потом готовил девочке обед. Никогда не думал, что сам сможет готовить еду. Раньше торопливо перекусывал на улице, покупал горячий печёный батат или шкворчащую маслом жареную сосиску. Иногда, получив солидный куш, мог отправиться в шикарный ресторан и поесть всласть, так сказать, в награду за труды. Сидел за накрытым нарядной скатертью столом, уставленным превосходными блюдами. И каждый раз тяжкой волной накатывалось одиночество. Только в такие моменты вдруг появлялась надежда, что кто-то подойдёт и разделит с ним удовольствие. А в течение этих трёх лет — кто бы мог подумать? — он заставлял себя спокойно и терпеливо осваивать процесс приготовления рыбы. Иногда эти перемены тревожили его. Если не эта глубоко пронизавшая, всецело очаровавшая его девочка тому причиной, то что же?

С какой стати в этой, казалось бы, мирной обстановке, в поезде, он вдруг выложил ей, кто он такой? Может, потому, что уже постепенно ощущал, насколько сильно эта девочка привязала его к себе? Её сила подчиняла стремительно, с невиданной скоростью. Казалось, даже при желании он не сможет главенствовать над ней. По сути дела, он никогда и не главенствовал, всегда шёл на компромисс из любви к ней. Ему вдруг почудилось, что для девочки он всего лишь неопрятный мужчина средних лет. Ужасно расстроившись, он и решился сказать, кто он такой.

Но она осталась так же равнодушна и невозмутима. Он начал сомневаться, помнит ли она, что случилось, когда ей было четыре годика, занервничал и смущённо спросил:

— А что ещё ты знаешь?

Не глядя на него, она скинула туфли, забралась с ногами на сиденье и хихикнула:

— Что ты пришёл и забрал меня из детского дома. А ещё ты хранишь мамины красные туфли, ты её любовник, что ли? Или всё же мой папа? Хотя вряд ли. — Похоже, ей это представлялось занятным, и она лукаво пожимала плечами.

Он оцепенел. По беззаботному выражению её лица можно было заключить, что она действительно не помнит событий прошлого. И он горестно покачал головой:

— Нет, я не твой отец. И не любовник твоей матери.

Девочка почувствовала его смущение и, по-прежнему не поднимая глаз, усмехнулась:

— Ты не переживай, меня это нисколько не волнует.