Шэн Кэи - Красные туфельки

— Я же тогда тебе объяснила, что если когда-нибудь это и скажу, то буду полностью твоя.

— Тань Синь, давай не будем! Ты воспользовалась моим семенем, я для тебя, мать твою, — хряк-производитель! Ты разрушила практически десять лет моей жизни, что ты ещё от меня хочешь? — Я ткнул в неё пальцем. — Что значит «полностью твоя»? Не смеши меня, ты принадлежишь Цуй Ли! Я тебе не рассказывал, но это прав да, все эти годы перед глазами стоит картина: этот семидесятилетний старик лежит на тебе, пыхтит и изо всех своих слабых сил тебя трахает!

— Какой ты мерзкий!

— Кто мерзкий? А разве не так? Ты, Тань Синь, должна быть моей, Сюй Цзямина!

— Я не твоя и не его. Я тебе не говорила те три слова, и ему я никогда не говорила: «Я тебя люблю».

За ужином все трое молчали. Тань Синь принесла местное рисовое вино, со стуком поставила на стол, но так и не произнесла ни слова. Я открыл бутылку, выпил немного и налил ей стакан. Охмелев, я быстро провалился в сон. Через некоторое время я услышал, что она зашла в мою комнату, и почувствовал запах чего-то вкусного. Она левой рукой зажала мой нос, правой засунула еду мне в рот, тихо сказав:

— Больше похоже на наггетсы или картошку фри?

Я сел, но не успел дожевать первый кусок, как она положила мне в рот следующий.

— Ешь ещё, я целую кастрюлю приготовила.

— Меня не проведёшь, это же хайнаньская курица с рисом.

— Я сама приготовила, тут такое не купишь. Разве ты не хотел, чтобы я вернула тебе один раз в KFC?

Я поспешно прожевал и проглотил два куска, мы оба понимали, о чём она говорит. Я обнял её, дал ей возможность поплакать у меня на груди, затем поцеловал в лоб и произнёс:

— Ты знаешь, сколько лет я ждал тебя, Тань Синь? Сказала бы ты это чуть раньше, год назад, например, эти слова полностью изменили бы меня… Но, вот же свинство, и в любви есть разница во времени — я только что с тобой разминулся…

Мы уснули в одежде, вероятно на рассвете стало холодно, и она задрожала всем телом. Я обнял её сзади, сжал руки, сложенные на груди, и держал так, пока она не перестала дрожать. Я то проваливался в сон, то, будто всё ещё во сне, просыпался и, словно во сне, услышал, как она сказал мне:

— Я люблю тебя, Сюй Цзямин.

Я ещё крепче обнял её, чтобы она не печалилась, потом протянул руку, достал кусок курицы из кастрюли, стоявшей у кровати, положил перед ней и спросил:

— Скажи мне, одна калория — это сколько?

Она засмеялась, проглотила кусок, не жуя, и громко ответила:

— Калория — это калория, а градус — это градус!

Ситуация была не такой, как я себе представлял. В Китае уже не было первобытных племён. Я сидел у подножия горы Куньлунь, а у моих ног текла замёрзшая река двухметровой глубины. На другом берегу бродило стадо овец. Всё это было прекрасно, возвышенно… до того момента, пока какой-то ребёнок не обнаружил, что тут китаец, и не проорал эту новость в сторону дальних юрт. Тут началась полная неразбериха: в одно мгновенье с десяток молодых всадников окружили меня, на пальцах изображая цифры и наперебой предлагая мне собранные рубины и агаты. Я объяснил им, что всего лишь ищу человека; если кто подскажет, где живёт немой китаец, у того я куплю все имеющиеся драгоценные камни. Они не понимали и всё раскладывали свои вещи, умоляя посмотреть агаты. Я растолкал их, но, вырвавшись, не знал, смеяться или плакать: старики, которые не могли уже сидеть на лошади, спешили к нам с драгоценными камнями на вытянутых руках. Да, надо было раньше догадаться, что у них тоже в ходу юани.

Кричать «не надо!» было бесполезно, я сел на корточки, обхватив голову; давайте вместе потянем время, я дождусь, когда вы вернётесь домой обедать. Один из конных всадников на ломаном китайском сказал, что он может отвезти меня к себе домой, чтобы я мог спокойно выбрать камни. Я рассмеялся, похоже, это единственный выход — поехать к нему и выбрать драгоценные камни. Я сел на коня, а он крикнул что-то остальным и взял коня под уздцы. Ещё более древние старики спешили издалека. Эй вы! Разве не надо пасти овец?!

Я попросил его вести коня помедленнее и спросил, не знает ли он немого китайца. Парень не понял, что такое немой. Я рукой показал на рот и изобразил в лицах. Он кивнул, что понял, затем указал на толпу стариков, предлагающих камни. Я прищурился и пригляделся к ним, вот ведь как, Юй Лэ тоже занимался этим.

За шесть лет он стал настоящим киргизом, киргизским немым. Отчим рассказал мне, что камни были подделками, изготовленными в Китае и привезёнными неким начальником. Их раздавали всем, расчёт вёлся помесячно, камни нужно было продавать проезжавшим мимо китайцам. Я смеялся, грызя ногти, какое-то время и он веселился вместе со мной.

На обед отчим позвал гостей на жареного барана, он пригласил хороших друзей, пришёл и тот мужчина средних лет, имя которого состояло из десяти с лишним иероглифов. За несколько лет он научился понимать жесты отчима, а потом переводил их остальным. Киргизы вина пьют мало, наевшись один за другим откланиваются, даже не допив стакан. Ощущение такое, что все разошлись в самый разгар веселья, — внезапно мы с отчимом остались вдвоём.

После обеда отчим повёл меня в уютное местечко с подветренной стороны горы, откуда было прекрасно видно пики гор Байшашань. Он закурил трубку и рассказал, что когда ему нечего делать, он сидит тут — здесь так красиво! Я кивнул, несколько лет назад я любил одну девушку, которая постоянно говорила что красота — субъективное ощущение, например, тигр красив, но если встретишь его в лесу, он уже не покажется красивым. Отчим засмеялся, добавил табака в трубку.

А ещё она говорила, что благородная красота может тронуть тебя, потому что ты увидишь в ней те качества, которыми хочешь обладать. Мудрёная философская идея, кажется, запала в душу отчиму. Юй Лэ сделал две затяжки, глядя на заснеженные пики гор Байшашань: воз можно, эта чистота и была тем, к чему он изо всех сил стремился. Докурив трубку, он на языке жестов спросил меня:

— Кто убил Линь Ша?

— Откуда ты знаешь? А я-то сижу и думаю, когда тебе рассказать.

— Если бы ты меня ненавидел, не приехал бы. А раз приехал, значит, нашли убийцу Линь Ша.

Я не стал отрицать: знаю, что глубоко ранил его. Я взял у него из рук трубку, набил табаком и закурил. Байшашань вся состояла из кварцевого песка со дна реки, когда налетал ветерок, можно было видеть, как перемещаются большие его массы. Снег лежал на вершинах круглый год, иногда он таял, а затем снова шёл, и его было так много! Я достал из рюкзака доску для рисования:

— Я должен нарисовать это — такая чистая красота.

Для Юй Лэ было неожиданностью, что я стал художником, склонив голову, он смотрел, как я раскладываю кисти. Затем он поднялся, встал у меня за спиной так, чтобы тень от рук падала на бумагу, и на языке жестов сказал: