Лиз Тренау - В любви и на войне [litres]

– Тут нам будет лучше видно, верно? – прошептала она, когда Руби села с ней рядом.

На деревянных скамьях, рассчитанных на двух человек, были сложены плоские подушки. Элис помогла приятельнице их разместить: одну – на сиденье, одну – под спину.

Майор Уилсон занял место напротив.

– Надеюсь, дамы, вам хорошо спалось, – сказал он.

Пробормотав вежливый ответ, Элис призналась, что не сомкнула глаз.

– Для тех, кому нравится комковатый матрас и постельное белье, пахнущее плесенью, этот номер был бы в самый раз, – проворчала она. – А предполагалось, что это – первоклассный люкс. Какая ирония!

«Неужели всем американцам так трудно угодить?»

Майор обратился ко всей группе хорошо поставленным командным голосом, чтобы даже самые тугоухие из присутствующих не пропустили ни слова.

– Доброе утро, друзья. Надеюсь, все вы в добром здравии, готовы к первому дню нашего путешествия, дню, который вы запомните на всю свою жизнь. Утром мы посетим Ипр, а днем – военное кладбище и проедем по полям боев. Как я вчера сказал, для некоторых из вас это может оказаться очень тяжелым испытанием. Но я надеюсь, это поможет вам понять, что происходило в этих местах, и, возможно, примириться с потерей. Одни считают, что это помогает им осознать утрату, другие хотят лично удостовериться в ней, но каждый по-своему описывает свои ощущения. Одно могу сказать наверняка: вы уедете отсюда с глубоким пониманием того, что на самом деле представляет собой война – и, надеюсь, с решимостью никогда не позволить такому повториться в нашей жизни.

– Ясно, ясно, – раздался сзади ворчливый голос.

К облегчению Руби, сначала пейзаж за окном выглядел совершенно обычно: зеленые и пышные фермерские земли, абсолютно плоские, ровнее даже, чем на востоке Англии, небольшие поля, по краям которых проходили каналы, – на этих полях то тут, то там паслись черно-белые коровы, которые напомнили Руби разрисованные в раннем детстве железные фигурки на ее игрушечной ферме. Этот мирный туманный ландшафт перемежался фермерскими подворьями, на которых к домам жались крытые красной черепицей сараи и амбары, закрывающие от ветра посадки ив. Высокие тополя выстроились вдоль длинной прямой дороги, их серебристые листья блестели при легком ветерке.

Они проехали через маленькую деревню, где одетые в черное женщины стояли в очереди за овощами, старики сидели на скамейках и курили трубки, а дети играли в школьном дворе. Руби почувствовала, что напряжение постепенно спадало. Пока что все выглядело нормальным.

Но через несколько миль все изменилось.

Они остановились возле развалин каких-то зданий и больших куч щебня, и майор показал фотографию деревенской площади с древней ратушей и церковью с высоким шпилем.

– Хотите – верьте, хотите – нет, но прежде тут была красивая средневековая деревушка Диксмюде. – По группе пробежал потрясенный шепот. – Это была одна из первых деревень, которую французы и бельгийцы защищали от немецкого вторжения в октябре 1914-го. Название Диксмюде обозначает «ворота к дамбе», то есть к каналу – они смогли открыть шлюзы и затопить весь район, что остановило наступление немцев. Река стала линией фронта и оставалась ею на протяжении всей войны.

– А куда делись местные жители? – спросил кто-то.

– Они бежали, как и многие тысячи других, – ответил он. – К сожалению, такая участь постигла не только эту деревню. Вы скоро убедитесь, что такова была судьба десятков городов и деревень, расположенных вдоль линии фронта, и даже таких крупных городов, как Ипр. Но бельгийцы упорны. Они намерены вернуться и отстроить все заново.

Между руин они заметили множество мужчин, некоторые вытаскивали из-под обломков деревянные балки и доски и аккуратно складывали их в ряд, сортируя по длине и толщине. Другие собирали и укладывали в стопки целые кирпичи и черепицу, а еще одна группа подальше, похоже, спасала уцелевшие железные ворота и заборы. Задача перед ними стояла поистине сверхсложная – из этих груд обломков восстановить нормальные постройки.

– А где их семьи?

– Они устраивались как могли в деревнях за линией фронта. Кто жил у родственников, кто снимал жилье у чужих людей, кто арендовал сараи или амбары, если удавалось их найти. Теперь, чтобы приступить к работе, они строят себе временное жилье. – Майор указал вдаль, где еще какие-то люди сооружали из досок, бревен и гофрированного железа какие-то временные лачуги.

– Бедняги. Представь, каково это – так жить, – заметила Элис. – Я даже предположить такого не могла.

Они покинули деревню. Дорога стала хуже, автобус все чаще притормаживал, чтобы объехать выбоины. Деревья исчезли из поля зрения, и вместо них где-то вдали стояли только безжизненные почерневшие высокие пни, как восклицательные знаки. Не было больше четких границ вдоль оросительных каналов, на полях не было видно мирно пасущихся черно-белых коров. Руби дрожала, стараясь смириться с картиной опустошения, которая предстала перед ее взором. Они подъезжали к тем местам, где проходили бои, где гибли люди.

Пейзаж был бесплодным, мрачным, каким-то монохромным, коричнево-серым, единственной отрадой были редкие куртины полевых цветов, отважно пробивавшихся на голой земле: желтые одуванчики и лютики, розовый кукушкин цвет и ярко-красные маки.

Элис толкнула ее в бок.

– Ты читала это стихотворение о маках? – спросила она.

Хотя Руби не могла припомнить точно строчки этого стиха, но она слышала, как люди на работе говорили, что именно это произведение одного из канадских солдат натолкнуло кого-то на идею предложить мак как символ памяти.

Элис стала декламировать:

(Руби почувствовала, как горло сжалось от внезапного спазма.)

Она всхлипнула, нащупывая носовой платок в сумочке.

– Прости, я не хотела тебя расстраивать, – прошептала Элис. – Я такая глупая.

– Да ничего, – ответила Руби, – просто те жаворонки… так смело поют…

– Наверное, ты потеряла кого-то очень близкого? – спросила Элис.

– Пожалуйста, я не могу… Только не здесь, – Руби нервно сглотнула. Она не думала, что все жаждут услышать ее «историю», и перспектива рассказывать ее пугала девушку: это означало бы, что придется приподнять маску, вскрыть кокон, которым она обмотала себя, чтобы защититься от боли.

Пока они тряслись по разбитым дорогам, майор изо всех сил старался описать сложную схему сражений, которые проходили на этой узкой полоске земли, не более двадцати миль шириной. Они ехали мимо траншей, длинных глубоких рвов, которые змеились вдали, отделенные от вражеских окопов всего несколькими метрами «ничейной земли» – грязной полосы, изрытой заполненными водой воронками от взрывов снарядов. Невозможно было представить, что когда-то это были зеленые и плодородные поля.