Доменико Старноне - Шутка

— Тебе нравится?

— Не очень, я тебя немножко боюсь.

— Это не я, это каракули.

— Это ты, дедушка, сейчас сам увидишь.

И он с решительным видом слез со стула.

— Куда ты?

— За альбомом с фотографиями, идем со мной, и рисунок возьми.

Он подождал, когда я встану, и взял меня за руку, как будто кто-то из нас мог потеряться по дороге. Когда я открыл дверь в коридор, оттуда нахлынула волна холодного воздуха. Конечно же, Салли распахнула все окна, чтобы проветрить комнаты и высушить вымытые полы, и в итоге основательно выстудила квартиру. С улицы доносился оглушительный шум — ведь сейчас нас не защищали от него двойные стекла. Мы зашли в кабинет Бетты; там тоже были открыты окна, и грохот машин приглушал далекие крики, — казалось, кто-то хлопает по ковру выбивалкой. Марио подтащил стул к стеллажу с дверцами, я попытался остановить его.

— Скажи, где альбом, я сам его достану, — предложил я, но он не послушался, ему очень хотелось вскарабкаться наверх. Повернув ключ в замке, он отпер одну из дверец, достал старинный альбом в темно-зеленом переплете и протянул мне.

— Теперь надо закрыть, — напомнил я.

Он закрыл дверцу.

— На ключ.

Он ловко повернул ключ в замке.

— Ты гном, — сказал я.

— Нет.

— Да-да, ты гном.

— Неправда, я не гном, я мальчик, — рассердился Марио.

— Ну ладно, извини, ты мальчик, дедушка глупый и говорит глупости, не обращай внимания.

Я помог ему спрыгнуть со стула, однако на этот раз он попытался высвободить руку, хотел спрыгнуть самостоятельно, но я ему не позволил, — а когда с торжествующим криком приземлился, спросил меня:

— Ты хотел сказать, что я — Семьгном?

— Да, — согласился я. И объяснил ему, что он зря обиделся, что это был комплимент, означавший: для своих лет ты очень смышленый и многое умеешь. Затем я положил альбом на письменный стол и спросил, где фотография, которую он хотел мне показать. Я прекрасно знал этот альбом, в нем были семейные фото моей матери, потом к ним добавились фото моей жены, а после ее смерти — семейные фото Бетты.

Марио перелистал альбом с видом знатока и показал мне снимок, на котором я был запечатлен с матерью и братьями. Я совсем забыл о нем — наверно, я всегда смотрел на него холодно и отстраненно, так как считал, что все происходившее со мной в отрочестве было навязано мне против воли. Это фото, по-видимому, сделал мой отец: он смотрел на нас, сидя в машине, а мы смотрели на него. Мама и братья улыбались, а я — нет. Сколько мне было тогда — двенадцать, тринадцать? Собственное лицо показалось мне отвратительным — длинное, узкое, с расплывчатыми чертами, словно у незавершенной статуи. Время пощадило снимок, ни один миллиметр на нем не потускнел — кроме моего изображения. Впрочем, возможно, это был дефект экспозиции, от которого пострадал только мой силуэт. У меня не было ни носа, ни рта, глаза были спрятаны под надбровными дугами, волосы растворились в белизне облачного неба. Это мгновение, зафиксированное объективом, вызвало у меня только одну ассоциацию — с той ненавистью, которую я тогда испытывал к отцу. Я ненавидел его за то, что он был игрок, за то, что он не умел с достоинством переносить нищету, за его неизбывную злобу, которую он срывал на нашей матери и на нас, когда ему нечего было поставить на карту. Я вновь ощутил эту ненависть — и сейчас она была мне противна.

— Видишь теперь, что это ты? — спросил Марио.

— Ничего подобного.

Он положил рисунок рядом с фотографией.

— Не ври, дедушка, это ты.

— Я не был таким, просто фотография плохая.

— Но ты же себя таким нарисовал, вот, посмотри. Ты здесь очень некрасивый.

Я вздрогнул:

— Да, так и есть, но с твоей стороны было нехорошо говорить мне об этом.

— А папа говорит, что надо всегда говорить правду.

Я подумал, наверно, это Саверио сказал ему, что я некрасивый, и не только на этом снимке, но, возможно, и в жизни. Чтобы люди симпатизировали друг другу, их телесные оболочки, эти частицы природы, должны иметь в себе нечто схожее, а мы с зятем не чувствовали никакого сходства между нами. Опять я услышал крики, удары выбивалки по ковру стали громче. Я посмотрел на фасад дома напротив: там никто не скандалил, не выбивал ковер. Я сказал:

— Дедушка не только очень некрасивый, дедушка еще и немножко глухой. Ты слышишь, как кто-то кричит?

Марио ответил, закрывая альбом:

— Да, это Салли.

— А почему ты раньше не сказал?

— Чтобы не мешать тебе.

Я подергал себя за мочку правого уха, мне казалось, что от этого я лучше слышу. Крики доносились из комнаты, где спали я и Марио; я пошел посмотреть, что там происходит, а Марио последовал за мной с таким видом, словно ему уже все известно. Салли стояла на балконе за закрытой дверью. Она стучала ладонью по стеклу и кричала: «Марио! Дедушка!» — но дверь была двойная, и через два стекла ее крики невозможно было расслышать даже в этой комнате, не говоря уже о других. Я вспомнил предупреждение Бетты: дверь на балкон — одностворчатая, выкрашенная белой лаковой краской, — плохо закрывается и открывается. Я с досадой подумал: издатель, Марио, Салли, — ну как тут сосредоточиться на работе? Эта женщина должна была заботиться обо мне и ребенке, а вместо этого я должен терять время из-за ее непредусмотрительности. Она распахнула настежь все окна в квартире, а потом вышла на балкон, не сообразив, что балконная дверь захлопнется от сквозняка. И теперь стояла там и отчаянно звала на помощь.

— Не надо стучать по стеклу, — сказал я, — мы уже пришли.

— Я уже полчаса не могу вас дозваться!

— Не преувеличивайте.

— Вы что, плохо слышите?

— Да, я немного глуховат.

— Знаете, как открыть эту дверь?

— Нет.

— Синьор Саверио не объяснил вам?

— Нет.

Салли неприлично выругалась и в сотый раз хлопнула ладонью по стеклу. Я подумал, что сейчас и она, и я чувствуем примерно одно и то же — злимся оттого, что теряем время по вине другого человека, и это неожиданно сблизило меня с ней. А вот Марио меня раздражал — он готов был любую ситуацию превратить в игру.

— Я не знаю, дедушка, как она открывается.

Не отвечая ему, я спросил Салли:

— А вы не можете открыть ее снаружи?

— Если бы могла, не стала бы звать тебя. Снаружи на ней нет ручки.

— Но почему?

— Не могу тебе сказать почему, синьор Саверио купил ее такой. А изнутри надо просто сильно дернуть ручку вверх, потом потянуть вниз — и дверь откроется.

Марио вмешался:

— Ты понял, дедушка? Дергаешь сюда, потом поворачиваешь вот так.

И очень точно показал руками, что надо сделать, а я почти безотчетно повторил его движения.

— Да, вот так, — похвалил он меня. — Давай я возьму стул и помогу тебе!

— Сам справлюсь.

Я попробовал сделать, как он сказал, но дверь не открылась.