Доменико Старноне - Шутка

— У них самих — нет, их наделяют душой те, кто их рисует.

— Твои рисунки не двигаются.

— Ясное дело, ведь это не анимация.

— А почему ты их не оживляешь?

— Понадобится — оживлю.

— Может, они не хотят, чтобы их оживляли такие старики, как ты, ведь мультяшки — это для маленьких.

— У меня они оживут.

— Оживут, потому что ты знаменитость?

— А что, по-твоему, это значит — «знаменитость»?

— Мама объяснила, это значит, что тебя знают даже те, кого ты не знаешь.

— Да, верно.

— Я сказал воспитательнице, что ты знаменитость.

— А она?

— Спросила, как тебя зовут.

— Ты знал?

— Я спросил у мамы, а потом сказал ей.

— Посмотрим, правильно ли ты произносишь мое имя и фамилию. Как зовут твоего дедушку?

— Даниэле Малларико.

— Молодец! Что сказала воспитательница?

— Что она никогда о тебе не слышала.

Я почувствовал, что это разочаровало его, и стал ему объяснять, что знаменитости бывают разные, кто-то побольше, кто-то поменьше, и я — не настолько большая знаменитость, чтобы обо мне могла слышать воспитательница детского сада. Говоря все это, я понял, что и сам немного разочарован, и, чтобы обоюдное разочарование не довело нас до ссоры, предложил включить телевизор. Но пришлось искать пульт — я спрятал его от Марио и теперь не мог вспомнить куда. Я нервно ходил из комнаты в комнату, а Марио шел за мной по пятам. Я зажигал свет в каждой комнате и, осматривая поверхность и ящики письменных столов, роясь на полках стеллажей, старался не отвлекаться — для меня это очень сложно, всякий раз, когда приходится искать что-нибудь, я начинаю думать о другом. После обследования комнаты Марио аккуратно гасил свет у меня за спиной. Мы обошли квартиру два или три раза, пока наконец не обнаружили пульт. Разумеется, нашел его Марио, а не я — в гостиной, под одним из моих альбомов. Нашел, страшно обрадовался, схватил и ни за что не хотел отдавать; как я ни старался, отобрать у него пульт мне не удалось. Это я его нашел, заявил он, и я включу телик. Хорошо, ответил я, но только включишь. Нет, почти что прокричал он в ответ, переключать каналы тоже буду я. И уже поджал губы, уже смотрел злыми глазами. Я собирался вырвать пульт у него из рук, сказать: ну хватит, либо ты будешь слушаться, либо пойдешь спать, — когда зазвонил телефон. Ладно, переключай, сдался я. И пошел на кухню, где стоял на базе телефон, а Марио, возившийся с пультом, последовал за мной.

Это была Бетта, судя по голосу, она куда-то торопилась. В трубке слышался гомон и что-то похожее на звяканье столовых приборов. Кто-то позвал ее, она наигранно веселым тоном откликнулась: «Иду, иду!» Потом продолжила разговор:

— Почему ты не отвечаешь по мобильному?

— Он у меня на бесшумном режиме.

— Все хорошо?

— Да, прекрасно.

— Марио съел что-нибудь?

— Он съел больше, чем я. А у тебя как дела?

— Хорошо.

— Как встретили твое выступление?

— Хорошо.

— Как ведет себя Саверио?

— Отравляет мне жизнь, вот только что устроил очередной скандал.

— Мразь вонючая.

— Папа, что за выражения?

— Извини.

— Марио сейчас тебя слышал?

— Нет, он занят, ломает пульт от телевизора.

— Позови его, я с ним поздороваюсь.

— Марио, хочешь поговорить с мамой?

Я надеялся, что он откажется; но он вывалил на пол батарейки от пульта и помчался к телефону. Я слышал, как он говорил что-то вроде: нет, да, возвращайся скорей, я тебя люблю. Но когда разговор вроде бы уже завершался, он произнес: «Я плакал». В ответ мама, очевидно, сказала какую-то длинную фразу, потому что он выслушал ее молча. Наконец он сказал почти шепотом: «Спокойной ночи, мама, — и раз десять поцеловал телефон, после каждого поцелуя повторяя: — Спокойной ночи, я тебя очень люблю, и папу тоже очень люблю».

И протянул мне трубку. Я тихо сказал:

— Не обязательно было говорить, что ты плакал.

— Но я же только это сказал.

— Только это? А что еще ты мог сказать?

— Кое-что.

— То есть?

— Ты сделал мне больно, когда схватил за руку.

— Брось, я только чуть-чуть ее сжал.

— Ты сильно сжал. Посмотрим телик?

— Мама не разрешает.

— А мы ей не скажем.

— Но ведь ты сказал ей, что плакал.

— Извини. Про телик я ей не скажу.

— Если ты не умеешь вставлять батарейки в пульт, на меня не рассчитывай, я тоже не умею.

Он быстро и ловко вставил батарейки, побежал в гостиную, включил телик и уселся в кресло, которое называл своим. На самом деле это было старое, очень удобное кресло моей матери. А я сел на очень неудобный диван. Вечер получился не слишком приятный, мы долго и со все возрастающей злостью ссорились — не из-за одного, а из-за трех пультов. Он умел без ошибок набирать номера каналов, по которым непрерывно показывали мультики, умел поставить dvd-диск, и делал все так ловко, что это начало меня раздражать. К тому же он не соблюдал никаких договоренностей. Сразу, как только он включил телевизор, я сказал ему: «Пять минут посмотрим мультики, а потом дедушка будет смотреть то, что интересно ему». Он согласился, но очень скоро я понял, что для него пять минут значит всегда, и, смирившись, уже собрался подремать под нескончаемые мультики. А потом вдруг вспомнил, что сегодня вечером покажут ток-шоу, где один мой друг должен представлять свою книгу; на обложку книги он захотел поместить репродукцию моей картины. Без лишних слов я отобрал у Марио все три пульта, сказав только: «Пять минут давно кончились, будешь возражать — выключу телик». Он ничего не сказал и с мрачным видом съежился в кресле. Я сделал вид, будто не замечаю его дурного настроения, и стал переключаться с одного канала на другой, ища тот, где должен был выступать мой друг. Наконец мне удалось поймать нужный канал; мой друг присутствовал на ток-шоу, я успел заметить его среди гостей, хотя он попал в кадр всего на несколько секунд. Марио сидел молча, уставившись на экран, и, как только мой друг опять появился в кадре, я сказал:

— Я хочу только послушать, что скажет этот синьор, а потом будешь опять смотреть свои мультяшки, ладно?

Молчание.

Я поудобнее устроился на диване, пульт положил рядом. Но вот ведущий ток-шоу заговорил о книге моего друга, и на экране появилась обложка.

— Видишь? — сказал я. — Это моя работа.

Он пробормотал:

— Книга?

— Картина, репродукция которой изображена на обложке. Скажи это завтра твоей воспитательнице.

Вдруг он повысил голос:

— Мне она не нравится.

— Тебе ничего не нравится, Марио.

— Только желтый цвет красивый.

Желтый? Я не припоминал, чтобы в этой картине уделил заметное место какому-либо из оттенков желтого, не помнил даже, чтобы вообще использовал в ней желтый. Но я не успел вглядеться — обложка исчезла с экрана, а ведущий дал слово моему другу.