Доменико Старноне - Шутка

Второй день был самым тяжелым. В пять утра я уже был на ногах. Пошел взглянуть на Марио. Он спал в одежде, как я его и уложил, до груди прикрытый одеялом; он сильно вспотел. Батареи еще не включились, и я побоялся, что, если сниму одеяло, он простудится; поэтому открыл только ноги, которые были в носках, и спину, защищенную пуловером. Сегодня вечером, подумал я, надо будет обязательно заставить его надеть пижаму, перед тем как пустить к телевизору. Потом вернулся в гостиную и успешно поработал: сделал несколько эскизов двойной квартиры, прежней и сегодняшней (вторая находилась внутри первой). В общем, я счел полезным отвлечься от местного колорита, характерного для рассказа Генри Джеймса, и закрепить на бумаге другие образы, связанные с квартирой, где я рос, и призраками, которые меня там преследовали. Что я, в сущности, знаю о Нью-Йорке конца XIX века, подумал я. Лучше использовать в качестве фона Неаполь. Я проложу между прежней квартирой и квартирой теперешней прозрачную трубу, по которой будут перемещаться маленькие мальчики, неразрывно связанные друг с другом, словно сиамские близнецы, выросшие в нищете и унижении; эти мальчики не прячут лица в тени, не закрывают их руками, им это не нужно, ведь их тела ущербны, у них нет рта или глаз, они молотят по воздуху уродливыми, недоразвитыми руками и ногами, терзают себя, потому что им необходимо как можно скорее вытянуться, вырасти, принять законченную форму.

Я пошел по этому пути и в предварительных набросках использовал неожиданные цвета, резкие, шокирующие оттенки. Я подумал о Марио: в моих работах ему с самого начала ничего не понравилось. Он пренебрежительно выпятил губы, когда увидел мои иллюстрации к сказкам, а мою картину, появившуюся на телеэкране, прямо назвал некрасивой. Но ведь ему только четыре года, и я был уверен, что он просто повторяет слова, которые слышал от Саверио, а может быть, и от Бетты. Только один раз он выразил собственное мнение: когда похвалил желтый цвет на какой-то из моих картин. Он сделал это так импульсивно, что трудно было усомниться в его искренности. В какой-то момент я вдруг услышал, что он ходит по квартире, сначала в ванной, потом на кухне. Я поправил один-два штриха и пошел смотреть, что он там затевает.

Он был на кухне, стоял на стуле у плиты. Зажег газ, поставил на огонь воду для моего чая и свое молоко. Я не хотел начинать день с упреков, поэтому спросил:

— Ты хорошо спал?

— Да, а ты?

— И я тоже.

— Удобно спать одетым, просыпаешься — и ты уже в порядке.

— Да, но все-таки надо умыться и переодеться в чистое.

— Ты уже умылся?

— Нет.

— Ты сделал пипи?

— А ты?

— Да.

— Выключи газ.

Он выключил газ, потом деликатно спросил:

— Можно я сегодня не буду умываться?

Я налил молока в его чашку и положил в чайник пакетик с чаем.

— Ладно.

— Умоюсь, когда мама приедет.

— Ладно.

— И буду спать одетым.

— А вот это нет.

На секунду он погрустнел, потом справился с собой, и в целом завтрак прошел спокойно. Зато оказалось непросто убедить его, что я должен закрыться в ванной для гигиенических процедур.

— Что такое гигиенические процедуры?

— Душ.

— А что я буду делать, пока ты будешь в ванной?

— Что хочешь.

Он подумал и, похоже, сдался.

— А можно я тоже приму душ?

Я велел ему взять чистое белье, затем поставил его под душ, а он своим обычным назидательным тоном напомнил мне: «Если купаться после еды, от этого можно умереть». Заметив, однако, что я не собираюсь спасать ему жизнь, он начал подпрыгивать, приплясывать, набирать воду в рот и брызгаться, кричать: горячо, горячо! Я его вытер, одел и выставил из ванной, сказав, что теперь моя очередь. «Можно мне остаться?» — спросил он. Я сказал: нет — и несколько минут слышал, как он прыгает в коридоре и что-то напевает. Потом он вдруг начал изо всех сил крутить дверную ручку, бить ногами в дверь, кричать: «Дедушка, я тебя вижу через скважину» и «Впусти меня, мне надо пипи, мне надо кака». — «Не шуми и будь послушным!» — крикнул я, и он тут же затих. Я наспех вытерся, оделся и распахнул дверь.

— Я не шумел и был послушным.

— Ну наконец-то.

— Когда у меня вырастет такая же пиписька, как у тебя?

— Ты что, правда смотрел в скважину?

— Да.

— У тебя вырастет пиписька гораздо лучше, чем у меня.

— А когда?

— Скоро.

Вдруг раздался громкий, решительный звонок в дверь. Мы с Марио растерянно переглянулись. Еще не было и восьми, кто это мог быть?

— Возьми большой нож для мяса и положи его на столик в прихожей, — посоветовал Марио.

— Зачем? Разве папа берет нож всякий раз, когда звонят в дверь?

— Нет, так делает мама, когда папы нет дома.

— А мы, мужчины, сильные, нам не нужен нож.

— Я боюсь.

— Тут нечего бояться.

Я пошел открывать. Передо мной стоял мужчина лет пятидесяти, худой как щепка, среднего роста, с изрезанным морщинами лицом и редкими волосами. Он держал в руке игрушки — красный грузовик и пластиковый меч, и я догадался, что это отец мальчика со второго этажа. Изобразив на лице радушие и любезность, я сказал:

— Большое спасибо, но вам не стоило беспокоиться, это было не так уж срочно.

Он смутился и произнес извиняющимся тоном:

— Это жена меня заставила, покоя не давала.

— Жены, они такие.

— Но все равно синьора Кайюри не права.

— В смысле?

— Она не понимает, что моему сыну шесть лет, и, поскольку у него не так много игрушек, как у Марио, он иногда прячет некоторые из них, чтобы поиграть одному.

— Пусть играет, не беспокойтесь, Марио сам оставляет их ему на какое-то время. Правда, Марио?

Марио, который стоял, вцепившись в мою ногу, внятно произнес «да». Сосед сказал:

— Я знаю, что Марио сам их оставляет, но синьора Кайюри этого не понимает. Поэтому будьте добры передать ей, чтобы ваш мальчик больше не спускал ведерко с игрушками и не приходил к нам. У нас в семье воров и жуликов нет. Воруют те, кому хватает денег, чтобы купить целую кучу игрушек.

— А сейчас вы не правы. Моя дочь не ворует, она работает.

— Я тоже работаю. Но ваша дочь говорит, что мы воруем, а это неправда. До свидания, Марио, извини, ты тут ни при чем, тебя мы любим.

И он протянул Марио игрушки. Мальчик взял их, но грузовик выскользнул у него из рук и упал на пол.

— Зайдите, я угощу вас кофе, — сказал я.

— Считайте, что я согласился. Всего доброго.

И ушел пешком по лестнице, не воспользовавшись лифтом. По-видимому, он действительно выполнял поручение жены, и делал это неохотно. Мне он показался славным человеком, я с удовольствием поговорил бы с ним о том, каким был Неаполь во времена моего детства и моей юности, до того, как я его покинул, о том, как в те времена все, и добро и зло, казалось лишь отражением среды, в которой я родился, и как сегодня и добро и зло кажутся глубоко въевшимися в человеческую плоть. Хотя у меня было полно работы, хотя было только восемь утра, я чувствовал потребность поболтать со взрослым человеком, мне уже надоело общаться только с ребенком. А Марио, подобрав грузовик, крикнул вслед соседу: