Роман Шмараков - Автопортрет с устрицей в кармане

— Мистер Годфри, — произнесла мисс Робертсон с бледной улыбкой, — что вы такое говорите.

— Мистер Годфри, в самом деле, — сказала Джейн почти с негодованием.

— Мистер Годфри, вы позволите, — сказал инспектор и отвел его в сторону. — Насчет того попугая, что умер вместе с мисс Меррей.

— Танкреда? — с удивлением спросил мистер Годфри. — Он чем-то интересен?

— Немного. Это ведь был жако, да?

— Да, кажется.

— Давно он жил в доме?

— Лет пять. Сэр Джон подарил его жене, у него была склонность к таким… неожиданным подаркам.

— Они его любили?

— Думаю, да. Сэр Джон говаривал, что, если не ведешь дневника и не пользуешься чековой книжкой, единственное, что ежедневно напоминает тебе о твоих былых глупостях, — это попугай.

— А леди Хелен?

— Да, и она тоже. Он сопровождал ее на кухню и сидел там, весь в муке, пока она планировала с миссис Хислоп большие обеды. «Посторонний при обсуждении диспозиции», говорил сэр Джон.

— Вы не вспомните, какие слова он произносил?

— Кто, попугай?.. Гм. Знаете, инспектор, — мистер Годфри коротко рассмеялся, — я не ждал, что будут такие сложные вопросы. Вообще говоря, я не привык прислушиваться к попугаям, потому что питаю, можно сказать, профессиональную неприязнь к вторичным источникам. Если дать себе волю и начать почем зря слушать попугаев, в конце концов обнаружишь себя читающим книжку из тех, что обещают познакомить с философией Платона за сорок минут, а там уж…

— И все-таки. Ведь вы постоянно сталкивались с ним несколько лет подряд.

— И чаще, чем хотелось бы, — согласился мистер Годфри.

— Так что же?..

— Ну хорошо. — И мистер Годфри глубоко задумался. — Пионы, — промолвил он наконец с видимым облегчением. — Пионы уже отцветают.

— Это он говорил?

— Да. И еще о том, что не надо разбрасывать ножницы где попало. Видимо, наслушался у садовника.

— Еще что-нибудь?

— Нет, пожалуй, не вспомню больше. Если придет в голову, я не замедлю вам сказать.

— Спасибо, мистер Годфри, это все, что мне было нужно. Мисс Робертсон, один вопрос…

— Роджер, — шепотом сказала Джейн в другом углу комнаты, — зачем он спрашивает, что говорил Танкред? Какой в этом смысл? Ты понимаешь?

— Думаю, да, — сказал Роджер, — хотя тут нет повода хвалиться проницательностью. Вчера вечером мне довелось подслушать, как инспектор разговаривает сам с собой, прямо здесь, в галерее. Ему следовало бы избавиться от этой привычки. Насколько я понял, дело в этом самом аспидном масле. Мистер Годфри о нем не говорил; викарий, я думаю, тоже не имел времени в этой суматохе подняться этажом выше и сказать: «Аспидное масло! Аспидное масло!» А это значит…

— Это значит…

— Значит, что сказать это было некому. Когда такие вещи происходят, следствию приходится менять свои планы на ходу. Это как с тем итальянским скульптором, который хотел высечь из мрамора фигуру в полный рост, но нашел трещину, и ему пришлось сделать ее лежачей. Он изваял юношу с урной, которую поддерживают три мальчика, а из нее вытекает река с рыбами и птицами; он изобразил там несколько нырков, лысух и поганку с ее выводком, так что в итоге все вышло наилучшим образом, а если бы трещины не было…

— Роджер, ради Бога!.. Что это значит?

— Это значит, — продолжал Роджер, — что если это некому было сделать, то об аспидном масле мог сказать только Танкред.

— Вот как, — сказала Джейн с некоторым разочарованием. — Мистер Годфри обидится, если узнает.

— Похоже, ты не уловила. Я бы и сам не догадался, но инспектор сделал себе несколько намеков. В этот момент Энни уже нашла Эмилию на полу в галерее.

— Как так?.. Погоди, ведь Танкред…

— Вот именно. Он был жив и разговаривал про масло, когда Эмилия уже была мертва. А это значит, что он умер позже и, надо думать, не по случайности.

— Я не понимаю, — сказала Джейн. — Когда позже? Как это — не по случайности?..

— Об этом инспектор мне не сказал, — сообщил Роджер, — но я попробовал представить сам. Смотри. Энни видит мертвую Эмилию и бежит в библиотеку за викарием. Она ведь не трогала и не переворачивала Эмилию, верно? Галерея на несколько минут остается пустой. Тем временем Танкред на весь коридор сообщает, что у нас плохо с аспидным маслом, и летит вниз. В галерее он встречается с кем-то, кто его убивает и подкладывает под руку Эмилии, чтобы изобразить случайную гибель. Прибегают Энни с викарием, потом приходишь ты, вы пытаетесь привести Эмилию в чувство и обнаруживаете Танкреда. Иначе говоря, Эмилия и Танкред не умерли вместе. У кого-то были особые причины убить попугая.

— Это какая-то нелепость, — сказала Джейн. — Кому это понадобилось? Кому Танкред мог так насолить? Конечно, он бывал надоедливым, но это же не повод…

— Не знаю, но инспектор, похоже, серьезно к этому относится. Я напомню, что у нас тут убийство и, насколько я понимаю, все под подозрением, все до единого.

— Кроме миссис Хислоп, — сказала Джейн. — Ее-то уж точно здесь не было.

— Кроме миссис Хислоп, — согласился Роджер. — Так вот, это значит, что, если инспектор относится к чему-то серьезно, благоразумие советует нам относиться к этому так же. Один итальянский художник…

— Мисс Праути, — позвал инспектор, — вы не могли бы…

— Да, конечно. О чем вы спрашиваете?..

— «В особенности пегий иноходец со вс», — с выражением прочел Роджер, выходя из дома в галерею с записной книжкой в руках. — Нет, это невозможно, я ничего из этого не выжму. Что это за пегий иноходец? Почему он в особенности?.. Бедные мои записи. «Затем ее прокрывают один раз маслом из льняного семени и приготовляют в горшке». Дальше снова пятно. «Человеку приделывают журавлиные ноги», замечательно; «на тонкую нить подвешивают» — не разобрать, что подвешивают — «а делается это четырьмя способами». Проклятье. Добрый вечер, викарий, что нового?..

— Я шел в библиотеку, — сказал викарий, — дописать проповедь на погребение и остановился возле картины. Удивительно, сколько в ее сюжете сходства с нынешними обстоятельствами. Что вы о ней думаете?

— Ночью будет гроза, — сказал Роджер, поглядев на картину. — Это я могу утверждать с уверенностью. А кто ее автор? Конечно, мне говорили, но я забыл.

— Доминик Клотар, — сказал викарий. — Французский художник, начало восемнадцатого века. Весьма плодовитый художник, но «Прерванный праздник» его прославил и свои последние годы, когда дарование, по выражению какого-то остроумца, покидало его вместе с зубами, он провел, продавая бесчисленные копии известной работы. Это одна из них, и не лучшая. А вы чем занимаетесь?

— Пишу статью об Эмилии, — сказал Роджер. — Вроде некролога, но не то чтобы некролог. Хотелось затронуть в ней некоторые общие вопросы.

— Вы рассчитываете ее опубликовать? — спросил викарий с некоторым сомнением.