Роман Шмараков - Автопортрет с устрицей в кармане

— Да, я вас понимаю, — сказал викарий.

— Люди, что жили до нас, — продолжила мисс Робертсон, — хорошо знали, какая связь существует между чистотой воображения и искренностью в любви; они были честны за столом, в бою и на ложе, а потому могли призвать себе на помощь всю мощь природы, если она им требовалась; в гневе они ударяли рукой в землю, чтобы вызвать Эринний, и были уверены, что Эриннии придут. Этот мир учил нас искренности — эти пчелы в ежевике, щегол в ветвях, озера в глубоком лесу, — промолвила она, обратясь к картине, — но мы пренебрегали этим уроком; и тогда мир начал показывать нам лишь нас самих. Не знаю, чего в этом больше: услужливости или презрения. Словно в той истории, которую Генри рассказывал про обезьяну с ключами… Вы слышали ее? — спросила она у присутствующих. — О, это замечательная история. Генри был в девственном лесу и решил отдохнуть. Он лег на землю и уснул крепким сном, а когда проснулся, обнаружил, что обезьяна, одна из тех, которыми кишел этот лес, подобралась к нему, пока он спал, и вытащила ключи у него из кармана. Обезьяна сидела напротив него на ветке, играла с ключами и выглядела совершенно как хозяин всего того, до чего можно добраться с их помощью; по всему было видно, что ключи ей нравятся и что просто так она их не отдаст. Что было ему делать? Он пытался быть с ней ласковым, потом грозным, думал отвлечь ее от ключей, предлагая другие предметы, но обезьяна смотрела на все равнодушно; а когда он совсем отчаялся, то с досады кинул в обезьяну какой-то шишкой, а она нашла такую же и запустила в него; тут к нему пришла счастливая мысль. У него были какие-то другие ключи: он кинул в обезьяну и получил первые обратно.

— Это как общество взаимного кредитования, — сказал Роджер.

— А он потом не пробовал вернуть и вторые? — спросил викарий.

— Кажется, он решил, что обойдется стамеской, — сказала мисс Робертсон. — Стамеска у него была.

— А почему нельзя было воспользоваться стамеской вместо тех, первых ключей? — спросил викарий.

— Не знаю, — сказала мисс Робертсон. — Впрочем, дело не в этом. Он счастливо вернулся, рассказывал нам эту историю, а Танкред за ним повторял. Однажды он таким образом напугал почтальона — тот услышал за дверью: «Обезьяна дала мне ключ» и решил, что у нас воры в доме.

— Как интересно, — сказал мистер Годфри.

— В наше время, — продолжала мисс Робертсон, — когда все думают, что живопись можно заменить фотографией, скульптуру — отливкой и тому подобное, люди почти не прикасаются к реальности, к ее первоначальным формам. Мы не ценим физическую работу, мы смеемся над нею, бежим от нее; у нас нет терпения достигнуть в ней правильности, и мы не знаем, какой ценой она приобретается. Конечно, мы еще восторгаемся при виде пчелиных сот, мы еще способны видеть в них божественное дарование, превращающее простой воск в нечто прекрасное; но между тем…

— О да, — ввернул Роджер, — соты — это прекрасное зрелище, особенно когда пчелы спят или на службе. Однажды в какой-то итальянской галерее я видел чье-то «Святое собеседование». Там был изображен прекрасный пейзаж, с колокольней и синими скалами на горизонте, а на переднем плане под дубом собрались святые и заказчик с ними, хорошо одетый и очень самоуверенный молодой человек, которого совершенно не смущало общество св. Урсулы и св. Екатерины. И все это под ясным полуденным солнцем, забыл сказать. Вот, а следующая картина была того же автора и на тот же сюжет, только написана лет на тридцать позже. И там все так же прекрасно: солнце, красные мантии, зеленые мантии, и святые совершенно не изменились: все так же молод Иоанн Креститель, и у св. Екатерины все такое же отличное колесо, сразу видно, что им не пользовались; а заказчик тот же, и он сильно сдал. И самоуверенности у него убавилось, и кожа сухая, и вообще видно, что лучше бы он пошел домой и полежал. Помню, все то время, что я провел у этой картины, я сперва мучился жалостью к заказчику, а потом пытался понять, чего же хотел от меня автор, потому что у него явно были иные намерения. Там в дупле дуба и еще в расселине скалы виднелись пчелиные соты, и я подумал, что…

— Едва ли художник хотел вложить свою мысль именно туда, — сказал викарий.

— Почем знать, — отозвался Роджер. — Надо везде проверить.

— Мисс Робертсон вообще говорила о другом, и то, что она говорила, очень важно, — сказал викарий. — Мы общаемся с природой в пределах нашего сада; мы хотим сохранить иллюзию, что живем в согласии с нею и открыты для ее внушений, но то, что мы видим за этим окном, имеет мало отношения к природе: она ушла, оставив нам этот сад, как погремушку для нашего малоумия. И когда мы видим эту ленивую нежность, эти цветы, этого пса, что носится по клумбам…

— Не надо его сюда пускать, — озабоченно сказала Джейн.

— Привет, Файдо, — сказал Роджер. — Как дела?

— Ему нравится ваша сумка, мистер Хоуден.

— Он слишком разыгрался. Где Эдвардс?

— Эй, эй!

— Файдо, что ты делаешь? — крикнула Джейн. — Немедленно прекрати! Нельзя!

— Бог ты мой, что это?

Из разворошенной сумки, которую Файдо выволок на середину галереи, вывалились крючки, поплавки и медная статуэтка, изображающая обезьяну.

— Что за черт, — озадаченно сказал Роджер.

— Да это же…

— Она стояла на этом столике, теперь я помню!

— Погодите, а не ею ли…

— Нет, нет, — произнесла Джейн с бледной улыбкой, — этого не может быть, тут какая-то ошибка. Роджер, объясни.

— Я и рад бы, — пробормотал Роджер.

— Так это вы всех убили, мистер Хоуден? — с интересом спросил мистер Годфри. — Кто бы мог подумать.

— Давайте успокоимся, — взывал викарий.

— Ну наконец-то, — произнес инспектор, выступая вперед, и все смолкли. Он поднял статуэтку и понюхал ее. — Прекрасно. Уймись, Файдо, все хорошо. Мистер Хоуден, вы не могли бы объяснить, откуда она у вас?

— Не знаю, — с досадой сказал Роджер. — Я ее впервые вижу. И не поверите, я никого не убивал.

— Почему же, — сказал инспектор, — поверю.

— В самом деле? — недоверчиво спросил Роджер.

— В самом деле. Позвольте понюхать ваши руки.

— Ээ, пожалуйста. Правда, я тут перебирал червей, так что…

— Ничего, ничего. Спасибо, мистер Хоуден.

— Все это, вероятно, имеет какой-то смысл, — пробормотала Джейн.

— Очень надеюсь, — прошептал викарий.

— Мистер Годфри, — безмятежно продолжал инспектор, — если вас не затруднит, вытяните, пожалуйста, руки вперед.

— Что?..

— Будьте любезны.

— Ну, если вы настаиваете, — сказал мистер Годфри, пожимая плечами.

— Файдо! — крикнула Джейн. — Что ты опять вытворяешь?

— Что он делает?..

— Удивительное чутье, — с одобрением сказал инспектор. — Как тут верно говорили, у природы много завидных способностей. Файдо лижет руки мистеру Годфри, — пояснил он, — по той же причине, по которой он унюхал статуэтку в сумке мистера Хоудена. Потому что перед тем, как сунуть эту обезьяну в сумку мистеру Хоудену, мистер Годфри натер ее копченой селедкой, а вымыть руки у него не было времени.