Акош Кертес - Стеклянная клетка

— Расскажите же, как это случилось, ГОСПОДИН КАШПАРЕК? — сказала женщина; Кашпарек своим ушам не поверил: он уж не помнил, когда к нему обращались в последний раз по фамилии; на миг у него появилось абсурдное чувство, что в прихожей должен быть еще один, другой Кашпарек (и, поскольку спросить он не смел, для него навеки осталось тайной, откуда узнала мадам Золтаи его фамилию); он коротко повторил уже известную версию пропажи Лохматки и сообщил, что после этого все консьержи перестали ему доверять даже мусор; мадам Золтаи была ужасно возмущена — и не только из-за бандита Салмы, которого упорно за что-то ненавидела, но и из-за собак, которых тоже терпеть не могла; тут Кашпарек, который собак любил, встал на их защиту. Так обычный односторонний их разговор, когда мадам Золтаи только превозносила свой замечательный вкус, неожиданно стал двусторонним и даже перерос в спор (в конце концов, у ГОСПОДИНА КАШПАРЕКА могло ведь быть собственное мнение); когда они кончили с мебелью, мадам Золтаи нашла, что никогда еще перестановка в квартире не получалась так хорошо, теперь все просто великолепно, спасибо вам за помощь, ГОСПОДИН КАШПАРЕК, и даже денег дала больше, чем всегда.

Когда наступил срок, Лохматка разрешилась от бремени шестью пушистыми маленькими комочками; немного подросши, они превратились в щенят с ужасающим, с точки зрения профессионального собаковода, экстерьером (читатель легко может представить, какая помесь может выйти от гладкошерстного, крупного, поджарого, светло-палевого легавого кобеля и маленькой, с густой, косицами, шерстью, угольно-черной суки пули); хотя, если не обращать внимания на экстерьер, они были красивыми, крепкими и здоровыми щенками, к тому же очень ловкими и смышлеными; долгими бессонными ночами Кашпарек ломал голову, куда ему деть их. Но поскольку беспородные собаки даром никому не нужны, а ему они заполняли всю жизнь, то вопрос разрешился сам собой: шестеро щенят — четыре кобелька и две сучки — остались жить у Кашпарека. Спустя шесть недель, когда щенков можно было уже отлучить от матери, Кашпарек однажды утром купил Лохматке две пары настоящих сосисок, ласково — ласковее даже, чем всегда, — поговорил с нею, потом, надев на нее прежний ошейник и поводок, отвел ее к хозяевам, где объяснил, что искал пули до тех пор, пока не нашел ее где-то аж в Альбертфалве; докторша устроила целый спектакль, ощупывала собаку, цела ли та, не похудела ли, не больна ли, ведь дурные люди наверняка ее били, мучили, морили голодом, ах, бедненькая моя, как ты, наверное, настрадалась…

— Ничего она не страдала! — сухим и решительным тоном вмешался Кашпарек. — Она в хороших руках была.

— Откуда вы знаете? Вы их видели, этих людей?

— По собаке видно, — ответил старик.

Лохматка тоже казалась довольной, она принюхивалась к знакомым запахам, со сдержанным любопытством помахивала хвостом. Кашпарек, после того как его снова попотчевали рюмкой палинки, ушел домой, ловко избежав прощания с пули, и решил, что с его стороны это дело можно считать закрытым. (О награде в тысячу форинтов, которую доктор с женой обещали в газете за Людмилу, старик ничего не знал, докторша же на радостях как-то совсем о ней позабыла.)

Потом подоплека этой истории каким-то образом все-таки просочилась наружу, хотя всю правду Кашпарек никогда никому не рассказывал; с тех пор старик стал известным в окрестностях человеком, стал ЛИЧНОСТЬЮ, люди запомнили, как его зовут, и останавливали его на улице, и расспрашивали, как поживают собачки, и, завидев его вдалеке, перешептывались: мол, вон тот сумасшедший старик, который пустил легавого кобеля барышень Вихорских на докторскую пули, это тот самый Кашпарек, который держит дома шестерых кошмарных беспородных псов; и раздатчицы в бистро каждый день интересовались здоровьем собак и советовали Кашпареку взять густой суп-гуляш или говяжью поджарку, сегодня эти блюда особенно удались; и молодая женщина с узлом черных волос на затылке улыбалась ему, садясь рядом, так как и она уже знала, что это тот самый чудаковатый старик, который держит целый выводок собак-уродов; и Кашпарек уже не собирал объедки с тарелок, а получал их бесплатно у задних дверей, из рук самого шеф-повара, который тоже слышал историю с собаками; и осенью вдвое больше народу, чем в минувшем году, спешили договориться с Кашпареком о дровах; и, когда Салму-младшего в очередной раз посадили за тунеядство, драку, хулиганство и изнасилование, консьержи наперебой приглашали Кашпарека убирать мусор, даже спорили из-за него и заискивали: дескать, господин Кашпарек так, господин Кашпарек эдак; и собаковладельцы просили у Кашпарека совета: уж вы-то в этих делах разбираетесь, господин Кашпарек; они даже доверили бы ему выгул: вы ведь в этой сфере специалист, господин Кашпарек; но Кашпарек неизменно отвергал подобные предложения и гордо выгуливал шестерых своих, фантастической внешности питомцев у насыпи, среди господских собак.

Перевод Ю. Гусева.

Кто в ладах с календарем, знает (а нет, легко может проверить), что св. Густав и св. Лехел приходятся на второе августа, а св. Ласло — на восьмое; это близкое соседство и подало мысль столярам Густаву Вигу, Лехелу Варге и Ласло Мазуру из «Ремкоопа» (Ремесленно-кооперативное объединение столярных мастерских, Будапешт) вместе, уж коли они коллеги, отмечать с женами свой день ангела в первую августовскую субботу (что, правда, не помешало Мазуру, поскольку св. Ласло в году бывает дважды, праздновать свои именины еще и особо в компании с шурином Петером Бабинским и сослуживцем шурина Палом Сакаллом, о чем он, однако, будучи человеком с высоко развитым нравственным чувством, в «Ремкоопе» не заикался, полагая это до некоторой степени предательством в отношении друзей, кому именины по милости папы Григория достались одни-единственные). Для первого раза кутнули в «Корвине», но не очень удачно — программа, как исполнители ни старались на ресторанной эстраде, даром что знаменитости, была скучная; такой разве, бывало, гогот стоял, когда Лаци Мазур расскажет анекдотец про цыгана с женой или Лехел Варга одну из своих историй про мужика, попавшего в Пешт, а Густав Варга, войдя во вкус, уже под хорошим градусом, Сочаниху изобразит, как она задом вертит, едва директор «Ремкоопа», мужчина в самой поре, заглянет в столярку — да и застрянет там у порога, возле полировщиц (они и так-то задами крутят, надраивая вкруговую филенки шеллаком, но Сочаниха — она уж и так, и этак); плюс к тому официант оказался до безобразия медлительным, вино дорогое, мясо жилистое и духота нестерпимая: пиджаков-рубашек не скинешь, не у себя дома, и в довершение всего, чуть вздохнешь посвободней, жены одергивают; пришлось уйти, толком даже не посидев, только-только настроение стало подыматься, и они решили больше ни в какие заведения не ходить, а веселиться дома: один год у одного, другой у другого, третий у третьего на квартире.