Акош Кертес - Стеклянная клетка

— Слушай, Густи, — прямо на ходу, не успев даже сесть, заговорил он, — ты и не знаешь, что ты нынче пропустил. Эх, старина, это видеть надо, чистый цирк!.. Муж Сочанихи к нам заявился, ну и номер отколол, не соскучишься! Верно, Лехуш?

— Очень меня Сочаниха интересует… — без всякого вдохновения пробурчал Виг, беспокойно поглядывая на них и косясь на дверь в кухню, но не сумел их удержать.

— Да, на это стоило посмотреть, — при одном воспоминании широко улыбнулся Варга, обнажив десны и показав (первый раз за весь вечер) свои крепкие зубы. — Ну-ну, — поощрительно кивнул он Мазуру.

Тут дверь открылась, пропуская Магдольну и Мазуршу с мясом и сандвичами. Густи в испуге перебил: «А помните, малыш Ковач подметку свою нарезал и Лацковичу в яичницу подсыпал вместо шкварок», но Варга отмахнулся: «Когда это было, ты новенькое послушай! Давай, Лаци!»

— Словом, спустился Колесар из кабинета, — начал Мазур свой рассказ, — а он… ну, это видеть надо! Сначала ничего, вежливо так, вполне по-людски: вот, мол, какое дело, коллега Колесар, а через минуту орал уже со страшной силой — на двести кило дядя, строгальный станок ничто перед ним, так, жужжание мушиное! Как пошел гвоздить: «Если будете еще к моей жене приставать, не посмотрю, что директор, всю физию располосую», ну, старина, мы думали, от бедняги Колесара мокрое место останется…

— Сочаниха, она вот уже с год с ним заигрывает, любовник меньше директора ее не устраивает, — вставил Варга, вкратце знакомя женщин с предысторией.

— Чуть ты, Густи, в отпуск, обязательно без тебя какая-нибудь карусель, — продолжал Мазур. — Так, значит, дядя этот в раж, Колесар — наутек и вопит: «Люди! Держите этого чумового!», ну, друг, будь ты сегодня в столярке, оборжался бы до инфаркта!

У Магдольны руки с блюдом замерли в воздухе, она подняла глаза на Густи и больше их с него не сводила. Мужчины хохотали (и Густав Виг с ними — за неимением другого выхода); Мазур же, разохотясь, уснащал рассказ подробностями: как директорский халат развевается, как работницы визжат; даже Бёжи с Илонкой заулыбались, зараженные общим весельем. Одна Магдольна оставалась задумчивой и серьезной.

— Ох и несся же он по проходу!..

— А с какой рожей!..

— И все вопил: «Люди, люди!..»

— А Сочаниха — за филенки, и женщины сверху брезент набросили…

Магдольна молча расставляла тарелки, накладывала; все продолжали еще некоторое время с полными ртами обсуждать происшествие, но она, не притрагиваясь к еде, сидела и смотрела на мужа. И когда наконец за столом на минутку примолкли, занятые поглощением пищи, спросила в наступившей тишине:

— Слушай, Густи, а где ты был сегодня утром?

Тишина затянулась; все подняли глаза, обратясь в слух. Бёжи Варга почуяла неладное и мигом ввязалась:

— Где же ему быть, как не в мастерской?

И подмигнула Мазуру и мужу: помалкивайте, дескать, но оба оставили без внимания это приглашение участвовать в игре.

— На работе тебя не было, — продолжала Магдольна без тени упрека. — А утром ты собирался на работу и в обед сказал, что с работы пришел…

Густи втянул голову в плечи в ожидании бури, и она не замедлила — только не такая и не с той стороны. Магдольна ни голоса не стала повышать, ни донимать расспросами, не разбранила даже — вместо всего этого грянул смех. Лехел Варга, сотрясаясь от хохота, так что стул скрипел, восхищенно ударил Густи по спине.

— А, понятно теперь! Все ясно! Ай да Густик! Вон он у нас какой! Лучших друзей ухитрился провести!

— Как?.. Что?.. — запинаясь, пробормотал Густав Виг. — Не понимаю… — Он и вправду не понимал. — Что значит «все ясно»?

Мазур в свой черед добродушно потрепал друга по коленке, и оба принялись попеременно его похлопывать — Лаци по колену, Лехел по плечу: ни дать ни взять наездники — любимого скакуна.

— Все, попался, притвора! Хватит прятаться в кусты! Покамест мы там вкалывали, он уже успел дамочку себе подцепить!

Бёжи вскочила и перевернулась от радости на одной ножке. Вот пожива так пожива! Это превосходило самые смелые ее мечтания. (Раз уж выгородить его не удалось, натешимся хотя бы его похождениями.)

— Густинька, дорогой! — воскликнула она, только что на шею ему не бросаясь. — Это же великолепно! Ну-ка, давайте быстренько все выкладывайте!

— Но если нечего, — возразил Густав Виг, бледнея. — Просто так бродил… гулял по улицам…

Взрыв хохота был ему ответом. Мазурша даже подвизгивала, у Бёжи Варги от смеха слезы навернулись на глаза.

— Брось заливать, старина, придумай что-нибудь получше!

— Но если действительно так, — упавшим голосом продолжал настаивать Густав Виг.

— Смягчающим обстоятельством может служить только чистосердечное признание!

— Да в чем признаваться, я же все сказал! Так, бродил без всякой цели… По набережной и вообще…

— Бродил, да не один!

— С кем? Вот вопрос!

— По набережной, ха-ха! Она небось там живет?

— Да что вы увиливаете, Густинька, — попыталась улестить его Мазурша со сладкой улыбкой, — мы же не дети малые!

— Тут все свои! — подбадривал и Лаци Мазур.

А Лехел Варга подвел итог в следующих словах:

— Так вот, значит, почему его на это повело, почему не совладал с собой. Понятно теперь. Аппетит разыгрался, как у цыгана после обеда, невтерпеж стало ждать до вечера!

— Но ведь не так все было, вы разве не слышали?! — вскричала, перебивая, Магдольна Гомбар. — Он гулял, пива выпил… Скажи им!

— Так я же говорю, — уныло протянул Густав Виг, но снисходительно-благодушный смех покрыл его слова.

Густав Виг стал героем дня. «А он отчаянный, наш Густи», — вынесла Бёжи свой вердикт, и Мазурша не могла не признать с откровенной благосклонностью: в тихом омуте черти водятся (готовая теперь, после такого оборота дела, чуть не расцеловать Магдольну), Мазур же твердил, что нисколько не удивлен: Густи всегда за бабами приударял, только втихаря, он давно, мол, знает, а Бёжи Варга позавидовала Магдольне черной завистью: вот это муж, дважды на день норовит, а ее Лехел — хорошо, если раз в месяц отважится, и на замечание Мазура: «Сталь, прошу прощения, она закалки требует» — только вздохнула с комическим разочарованием: «Ах, какая там сталь…», устремив в пространство мечтательный взгляд; беспомощные протесты Вига тонули в общем гомоне.

Женщины принялись общими силами утешать Магдольну; усадили на диван (прогнав прочь бесполезного Мазура) и завели на два голоса, каждая по-своему обеляя Густи: невелика, мол, беда, наоборот, радоваться надо (это Бёжи), мужика от этого не убудет, у них это вещь обычная, все мужчины такие, а кто не такой, значит, не мужчина; все вдруг воспылали к ней нежными чувствами, и она, ЭТА ОСОБА, сразу сделалась БЕДНЯЖКА, ОХ, ЕЙ И ДОСТАНЕТСЯ, даже Варга удостоил ее соболезнующим взором, но Магдольна почти не слушала, она смотрела на мужа, точно зная, что не был он утром с женщиной, и пытаясь уразуметь, какая злая сила всех их околдовала, ведь вон и Густи туда же, не отпирается больше, а несет околесицу: мол, женщина эта — кассирша в пивной, куда он зашел, там с ней и завязал знакомство, подпустив на затравку, будто видел ее где-то раньше, смена у нее утренняя, до одиннадцати, ну и пошли на набережную; «а дальше», — с жадным любопытством высунулся Мазур, но Варга великодушно избавил Густи от дальнейших расспросов, сказав, ну а ты думаешь, что́ дальше бывает, и Густи добавил только: «На улице Молнар», многозначительно ухмыляясь и все больше пьянея (Магдольна видела по его мутным глазам), довольный и счастливый, потому как все теперь его любят, уважают, считают мужиком НОРМАЛЬНЫМ, ушлым бабником, и одного лишь не замечая: тем утренним ведь перечеркивается дневное; и Магдольна, вырвавшись из ласковых дамских объятий и не заботясь о ХОРОШЕМ ТОНЕ (непростительней греха для женщины трудно и представить!), вне себя напустилась на мужа: