Юрий Ситников - Если у вас нет собаки…

Вилька затихла около полуночи. Выдохлась. Еле живая, с вытаращенными от горя глазами, она нырнула в свой домик и, свернувшись калачиком, уставилась в царившую кругом темноту.

— Утихомирилась, — шепотом сказала мужу Мария Тихоновна. — Наверное, я выйду к ней.

— Не надо, Маша.

— Жалко собаку, Денис.

— Вилька должна переболеть разлукой. Ласкай не ласкай, лучше ей сейчас не станет. Спи, Маша, там Друж. Вилька в надежных руках.

…Лежа в домике, Вилька тихо всхлипывала, по щеке катилась прозрачная слеза, собака сильно тосковала по хозяевам. Денис Евгеньевич был прав: в настоящий момент для Вильки не существовало никого на земле. Она осталась одна. Одна-одинешенька.

Ей нет дела до переговаривающихся шепотом людей за дверью, нет дела до сопевшего и прохаживающегося мимо ее домика Дружа. Вильке хотелось лежать и не шевелиться. Лежать и думать. Лежать и тосковать.

Что же произошло, пыталась понять маленькая собачонка, что могло случиться, если Тая с Антоном отдали ее другим людям? Она служила им верой и правдой, она любила их, она была готова пожертвовать ради них собственной жизнью… А они? Отдали! Бросили! Отреклись!

Как теперь жить, зачем теперь жить? Лучше умереть. Умереть прямо сейчас, чтобы не мучиться и не терзаться жестокой тоской. Тоска рвала Вильку на куски: безжалостно, кровожадно. Тоска проникала внутрь через поры и начинала уничтожать. Какая боль! Какая нестерпимая боль вступила в схватку с крохотной собакой. За что? Почему?

Вилька заскулила. Друж замер возле домика, просунул в оконце морду.

— Мы можем поговорить? — скулил он.

— Я хочу домой.

— Мы дома.

— Это ты дома, а мой дом в другом месте.

Друж лег на пол, продолжая поскуливать.

— А разве тебе плохо у нас?

— Конечно, плохо! Рядом нет Таи, нет Антона.

Друж умолк. Что ответить всхлипывающей Вильке, как ее утешить, как успокоить — он не знал. Одно Дружу было известно точно: назад Вилька уже не вернется.

— Не плачь, — сказал он ей, сев на свою подстилку.

— Домой! Домой! — ответила Вилька.

Ночь прошла, и днем Вилька снова зашлась лаем. Металась, стонала, маялась, словно неприкаянная душа в поисках вечного успокоения. Мария Тихоновна всплакнула.

— И ее жалко, и Таю. Откуда аллергия взялась, Денис, разве такое возможно, ни с того ни с сего?

— Возникновение аллергии во время беременности не редкость.

— А потом, после родов?

— Не думаю, что они заберут Вильку.

— К еде она не притронулась. И не пила совсем.

— Стресс, Маша. Стресс и обида.

— Может, насильно попоить из шприца?

Денис Евгеньевич обнял жену и слегка качнул головой.

— Мы пойдем, прогуляемся. Друж, Вилька, — крикнул он нарочито веселым голосом. — Айда на улицу, аппетит нагуливать.

Друж принес свой поводок, Вилька при упоминании знакомого слова закрутилась на месте, а потом подскочила к входной двери.

— Не спеши, не спеши, егоза. Тебя еще нарядить надо, — Мария Тихоновна достала с полки собачью одежку.

На улице Вилька порывалась убежать в свой прежний дом, она скулила и тянула поводок, а когда поняла, что Денис Евгеньевич ее не отпустит, попыталась его перегрызть.

— Не надо, дуреха. Знаю, плохо тебе, но и ты пойми: хозяева ни в чем не виноваты. Так сложилось, Вилька, ничего не изменишь. Они тебя по-прежнему любят, переживают не меньше твоего… Несовместимость есть несовместимость. Ты собака умная, и все равно многого тебе понять не дано. Это не упрек, Вилька. Ну куда, куда ты рвешься, глупая? Иди на руки.

Взяв Вильку на руки, Денис Евгеньевич перешел дорогу и направился в сквер. Друж бежал рядом.

— У нас тебе хорошо будет, с Дружем заживете припеваючи. Я прав, Друж?

Друж гавкнул и вильнул хвостом. Вилька стала вырываться.

Оказавшись на дорожке, она вдруг замерла на месте и начала осматриваться, будто бы оказалась в сквере впервые и не знала, куда следует идти. И без того огромные глаза превратились в два выпуклых черных круга; вытягивая тонкую шейку, Вилька высматривала хозяев. Ловя носом морозный воздух, она искала среди множества сплетенных друг с другом запахов тот, который принадлежал Антону или Тае.

В сквере пахло чем угодно, только не хозяевами, и тогда Вилька принялась быстро-быстро перебирать лапками, торопясь по заснеженным дорожкам навстречу своему счастью. Она же собака, у нее развито чутье, и в настоящий момент ей чутье подсказывало: ищи, и обязательно найдешь. Вилька всматривалась в лица прохожих, оборачивалась назад, подпрыгивала, щурилась, заглатывая чужие запахи.

— Зря мы сюда пришли, — сказал Денис Евгеньевич. — Моя вина, не догадался сразу. Друж, ко мне! Придется осваивать новые территории. Ты согласен со мной?

Друж не мог оставить вопрос хозяина без ответа, если тот интересуется его мнением (как все-таки приятно ощущать свою значимость), надо отвечать. Он трижды прогавкал — и был вознагражден открытой улыбкой Дениса Евгеньевича.

…Три дня Вилька не подходила к еде, три дня ничего не пила. Ослабла так, что не осталось сил на тявканье и беготню по квартире. Лежа в домике, Вилька фыркала и постанывала.

— Денис, я позвоню Антону, пусть зайдет, может, в его присутствии она поест.

— Зачем травмировать собаку, Маша?

— Но ведь сдохнет.

— Не нагнетай, все будет в порядке.

Спокойствие мужа задевало Марию Тихоновну, но перечить она не решалась.

Ночью Вилька прошла на кухню и села у миски с водой. Посмотрела на нее с отвращением, коснулась кончиком лапы, затем начала жадно пить. Утолив жажду, решила перекусить. Друж стоял в дверях, наблюдая за Вилькой.

— Приятного аппетита, — сказал он.

— Не мешай, — огрызнулась Вилька.

Как скажешь, подумал Друж и потопал на подстилку. А минут пять спустя ощутил чье-то осторожное прикосновение к правому уху. Поднял морду — Вилька. Забралась на подстилку, стоит, моргает, облизывая маленьким язычком мордаху.

— Наелась? — спросил Друж.

— Наелась, — ответила Вилька.

— А чего в домик не залезаешь?

— Я тут хочу спать, на твоей подстилке. Можно?

— Ложись, — Друж подвинулся, и Вилька, потоптавшись и покрутившись волчком, улеглась.

Прижимаясь субтильным тельцем к Дружу, слыша его спокойное дыхание, чувствуя исходившее от него дружелюбие и желание помочь, она наполнялась спокойствием. Отступали страхи, уходили прочь сомнения и боль. Лишь тоска, крепко засевшая внутри, наотрез отказывалась покидать нагретое местечко.

— Спокойной ночи, Вилька, — прогавкал Друж.

— Спокойной ночи, Друж, — протявкала Вилька.

За окном царил мрак, город спал; спали на мягкой подстилке и две собаки: большая и маленькая.