Саша Саин - Испытания сионского мудреца

«Смотри, вот он идёт!» — удивилась жена, когда наша машина поравнялась с Дадашем в конце рабочего дня. Дадаш бодро топал к клинике, а мы домой. «Почему вы здесь?» — спросила у Дадаша жена. — «Меня уже обследовали, сказали ничего страшного, инфаркт миокарда не подтвердился». — «А почему вы в клинику идёте?». — «Так я же машину там оставил!».

«Что он творит!» — озадачило жену поведение Дадаша. «Реакция паники — «нэ хтив манку исты — нэхай пшонку исть!» — перефразировал, я мамин фольклор.

«Они расисты», — как бы извиняющимся тоном, произнесла Кокиш на следующий день. — «Кто они?». — «Да все: Бомбах, Клизман и медсёстры! Никто не хочет русское отделение. Бегают, жалуются Шнауцеру, что уже и по-немецки нельзя поговорить! Кругом говорят по-русски, и что русские больных распугивают. В общем, Шнауцер уже не хочет русское отделение».

«Они дали мне двух больных! — возмущённо ворвался Дадаш. — Двух шизофреников!». «Успокойтесь, здесь нет шизофреников, кроме, конечно, руководства», — подправил я. «Что, и они тоже?! — не понял юмора Дадаш. — Боже, куда я попал! У нас в синагоге есть старуха профессор». — «Знаю, вы мне о ней уже говорили». — «Так вот, она хорошая знакомая Эрика Берна — второй, после Фрейда, знаменитости». — «Вы это тоже говорили». — «Так вот, она регулярно созванивается с Эриком Берном и в курсе всех новинок психотерапии!». «Каким образом созванивается и куда звонит? — поинтересовался я. — Берн, как известно, давно умер!». «Да нет, вы не в курсе дела! Он жив!» — настаивал Дадаш. — «Ну хорошо, даже если он, как В.И. Ленин, жив, и что же?». — «Она мне сказала, что тот больной, с которым вы мне как бы помогли разобраться — шизофреник, а не, как это называется, вы сказали: «расстройство личности». «Почему же она не работает, а сидит в синагоге?» — поинтересовалась жена. — «Она на «ниже профессора» не согласна, а места, как вы знаете, немцами заняты!». — «Ну хорошо, пусть она вам помогает», — согласился я. — «Да, но она немецкий язык не знает, а мне надо писать! От меня здесь требуют всё по-немецки!». «Я вам подскажу, — решился я на ещё один неумный поступок: — Когда я начинал в Германии работать, то брал образцы историй болезни других больных и подбирал для моего больного подходящие предложения, фразы, составлял как бы мозаику из готовых предложений». «Аааа… — понял! — хитро прищурился Дадаш. — Хорошая идея, спасибо!». «Ты, что творишь?! — негодовала жена. — Он же такую «мозаику» сотворит! Надо же знать, что за больной, диагноз, что, вообще, хочешь сказать и к чему ведёшь!». — «Но это единственный для него шанс!».

«Мина к нам», — порадовала жена. «Что хочет этот Абаев от вас? Не помогайте ему, он всё равно не будет здесь работать! Я всю клинику подняла на ноги, хотя я ему зла не желаю! Но он какой-то противный, зря вы ему помогаете! Бомбах и Клизман так и говорят, что вы его тянете! Бросьте его, зачем он вам нужен! Я знаю этих горских евреев, они все подлые и сапожники!». «А Абаев говорит, что все евреи ашкенази противные!» — сообщил я Мине. «Ах, и те и другие хороши! — согласилась Мина. — Ну, как хотите, это моё мнение!».

«Тебе письмо», — без большого желания протянула жена на следующий день конверт: адрес немецкий, но почерк до боли знакомый — женский, явно выпускницы Бердичевского машиностроительного техникума — чертёжный шрифт. Этот техникум не только я, но и почти все мои родственники и знакомые и, скорее всего, даже все существующие в мире евреи: кто в 50-тых, как мой брат, двоюродные и троюродные сёстры и братья, а кто в конце 60-тых, как я, закончили!

«Здравствуйте, уважаемый господин — доктор медицинских наук! — начиналось письмо. — Это Вам пишет Ваша родственница, может, помните мою маму…, мою бабушку, может, помните, их звали…! Мы жили в Бердичеве, бывали часто у Вас в гостях и Вы у нас. Я знала Вашу маму, папу, бабушку, брата. Вы в 1967 году уехали с братом в Среднюю Азию. Прочла о Вас в газете и решила написать… Вот мой телефон, если сможете, позвоните. Пожалуйста, извините за беспокойство! Мира». «Ты её знаешь?» — поняла по моему лицу жена. «Ещё бы! Кто не знает Миру “лапшу” — “локш” на идиш, как её моя мама называла за длинный рост и громкий смех! Но почему она в таком тоне обращается?! Хотя понял, последние её слова — напутствие перед нашим с братом отъездом в Душанбе были: — Вы очень гордые и слишком высокого мнения о себе! — вспомнил я, и продолжил: — Когда мать психически заболела, а мы с папой и с братом оправдывались, что не бандиты, как моя мать нас представляла, а мы упорно в этом “не признавались” и “не покаялись” — это дало ей основание для такого не умного — умозаключения!».

«Здравствуй, Мира, — тут же набрал я телефонный номер, — это я, который ничего не помнит! Всё забыл — еврей, не помнящий родства, в люди выбился! Хочу проверить свою память: тебя звали Мира, чуть было “локш” не сказал…». «Ой, как я вам благодарна, что позвонили! — всплакнула семидесятилетняя Мира. — Так это, действительно, вы! Вас в газете узнал мой муж». — «Можешь на “ты” называть меня, Мира».

«Ну вот, я и понял для чего здесь Абаев Дадаш!». «Ага, он здесь, чтобы собрать вашу родню!» — поняла и жена.

«Подождите, я мигом!» — оттолкнув больного, ворвался перепуганный Дадаш, как будто услышав, что о нём говорят. По его бледному лицу было видно: «наших бьют». — «У вас есть картонные коробки, мне надо вещи собрать, меня уволили». — «Как уволили?!». — «Только что, мне об этом сообщили Кокиш и Клизман. Они обе пришли ко мне в моё бюро и сообщили…».

«Вы что, уволили Абаева?» — пошёл я к Кокиш выяснять причину. «Да, извините, это не я решила, это Шнауцер решил, а я взяла с собой Клизман. Одной было неудобно, ему это сообщить и жалко его было. Но Клизман и Бомбах этому очень рады, это они настроили Шнауцера — они расисты! Я сейчас здесь ничего не решаю, Шнауцер меня власти лишил». «Я вам помогу её вернуть!» — заверил я Кокиш. — «Нет, он мне никогда не простит».

«Ну, что я вам говорила! — не могла нарадоваться Мина, присоединившись ко мне на моём обратном пути в кабинет и даже раньше меня проскочив в него! — Вы ходили к Кокиш просить за Абаева, да?». «А почему бы, нет!» — возмутилась жена. «Да нет, я не против, мог бы дурак работать, — согласилась Мина. — А он только переполошил всю клинику, ну ладно потом заскочу».

«Я завожу больного?» — предложила жена. — «Давай заводи, пойду сегодня на конференцию. Так, кто там к нам?». — «Талантливая фрау Мауэр». — «Не заводи, пока я столик не поставлю! А вот здесь и кресло!». «Зачем?! — возмутилась жена. — И так пройти негде!». — «Вот это я и хочу, чтобы она не прошла ко мне, к моему столу, а пусть сразу на кушетку! Столик — это не столик! Это “надолба”! Кресло — это тоже не кресло — это “противотанковый ёж”!». «Что это за “надолбы, ежи”?!» — пробурчала недовольно жена, не знающая военной терминологии Великой Отечественной. — «Немцев останавливать — фрау Мауэр, которая, как танк прёт на меня, как пчела на мёд! Эти лунатики очень верят гипнотизёру и идут на него, как бабочки на свет! Давай, теперь впускай Мауэр!». Мауэр влетела, как и предсказывал, сломя голову, и сразу ко мне, к столу! В руках она держала очередной рисунок предыдущего сеанса гипноза! Изобразила то, что видела!