Татьяна Беспалова - Похищение Европы

— От тебя вином пахнет!

Спас поднялся со скамьи.

— Мне пора. Завтра рано на работу.

— Вы?.. — Наташа почему-то растерялась.

— Я — таксист. Сейчас на Солнечном берегу уже есть работа. Сезон начался и он обещает быть хорошим — в Европе не спокойно, а у нас…

— Да. Я слышала рассказы вашей дочери.

— Так я пойду?

— Разумеется. Приходите ужинать… или обедать… или когда хотите.

Она зачем-то плелась следом за ним до садовой калитки, но та оказалась заперта, а ключ Бог знает где. А он смотрит на неё так, будто они давным-давно знакомы. Взгляд оценивающий, мужской. А она-то давно уж предпочитает не замечать таких вот взглядов. А если дело пойдет дальше? Что если обнимет? Нет! Он не осмелится! Но если всё же…Ах, она ещё способна разволноваться по такому вот ничтожному поводу! Он может заметить, а ведь тогда сразу станет понятно, как давно она одна, а тело всё ещё просит чего-то. Но это только тело, будь оно неладно. Оно может желать, может вспомнить… Нет, он не обнимет. Почему она должна непременно ему понравиться? Да и постесняется он ребенка. Сам ведь отец. Вот он, Григорий, преодолевая дрему, следует за ними след в след. А от этого репья избавиться не просто! Наташе вдруг сделалось страшно. Голова странно кружилась то ли от вина, то ли вследствие духоты. А она-то думала, что всё умерло, заплесневело, подернулось паутиной, сплющилось, истлело. Какой-то совсем чужой человек вот так вот прямо, с незамысловатым мужским интересом смотрит на неё. Почему же она так волнуется? Наташа судорожно дергала за ручку калитки, но та никак не поддавалась, да и Гришка не желал умолкать:

— Моя мама всё может, — бубнил он. — Она самая лучшая, самая сильная, самая красивая…

— … вот только ключ от калитки куда-то запропастился, — пролепетала Наталья. — Открыть эту дверь мама не может.

— Не волнуйся. Я так обойдусь. Тоже кое-что могу.

Он поднял голову и посмотрел вверх, туда, где в темноте терялся белесый край стены. Собирается, подобно Люльку, сигануть на стену?

— Я знаю, где ключ! — пискнул Григорий, кидаясь к кухонной двери.

Они стояли в густой тени, возле беленой стены нового Наташиного жилища. Там, за кованой калиткой, был двор, сад и гараж — мир этого человека. Сейчас он уйдет туда и…

— Мы теперь не чужие люди. Соседи. Так? — спросил он.

— Так, — отозвалась Наташа.

— Как насчет кино? Или…

— Или?

— У нас кино кажут на болгарском языке.

— Нуууу…

— Ещё есть танцы. Такие специальные клубы кому за пятьдесят, — улыбка забавно морщила его лицо, делая его добрым до беззащитности. Может быть, и правда хороший человек, именно такой, как рассказывает София? Но, если он так хорош, то где же его женщина? Или их у него несколько? Так и разъезжает на своем такси от одного прибрежного городишки до другого. От одной чачкалицы до другой. Ах, он ведь чачкалиц не любит. Но если других нет, сойдут и чачкалицы.

— Сальса, кизомба. Люди танцуют кто как может. Всё очень демократично… — продолжал он.

— Вы этим увлекаетесь?

— Нет. Я больше по спортбарам. Ну… ты подумай.

Он подпрыгнул, ухватился за что-то наверху стены. Ловко перебирая ногами, взобрался наверх. Она слышала, как он спрыгнул по ту сторону. А потом щелкнул замок и всё стихло.

Той же ночью от Игоря пришел подробный, длиною в пять строк, ответ на её послание. Ответ содержал слегка двусмысленный совет и туманные намеки. Всё как обычно, в его стиле.

Наташа позволила себе всплакнуть, почистила зубы и улеглась спать в третьем часу ночи, услышав, как Надя заперла замок входной двери. Пытаясь уснуть, она считала не овец на горних пастбищах, но годы, которые провела одна.

Она проснулась довольно рано, разбуженная вялой сварой Лазаря и Нади. Не в силах понять причину их размолвки, Наташа прислушивалась к голосам родных людей. Горькие ночные мысли об одиночестве со светом дня убрались за морской горизонт, в Турцию. Надя причитала, обзывала Лазаря престарелым приживалом. Похоже, они ссорились из-за скутера. Каждый хотел воспользоваться транспортным средством для своих целей. Перебранка пресеклась рычанием двигателя. Кто-то завел скутер и уже шмыгнул через калитку на улицу. Причитания Надюши тут же превратились в рёв.

— Григорий! — вопила её дочь. — Тебе не разрешается ездить на скутере одному! Кто выпустил собаку?! Люлёооок!!!! Назад!!! Мама!!! Мама!!! Они творят беспредел!!! Оба сбежали!!!

— Нет ничего хуже, чем русская баба из скандальных, — ныл сын её тетки.

В доме хлопали межкомнатные двери. Она уже слышала шаркающие шаги матери. В окно потянуло сигаретным дымком — это её отец вышел во двор, чтобы выкурить первую в этот день сигарету. Скоро откроется дверь в её спаленку и тетя Блага молча воззрится на её лицо. Тут главное сделать вид, будто всё ещё спишь, ведь тётя Блага, подобно хорошо воспитанному коту, нипочем не станет будить хозяйку. Просто будет ждать её пробуждения где-нибудь неподалеку.

А потом, грея ладони о чашку с кофе, она зачем-то искала на белой извести стены отпечатки подошв. Ей зачем-то непременно хотелось знать их рисунок. Зачем?

Они заняли целый угол спортбара «Чемпион». По обыкновению, сдвинули четыре стола, расположились тесной компанией. Заказали немного ракии и море пива. К удовольствию Спаса, все были здесь: Георгий, Владимир, Теодор Цонов и его старший брат Ангел, мужики из Святого Власия, ребята из Несебра — братья Благоевы, Петро Назимов, молодые парни — приятели Недялко Стефанова да и сам говорун-Недялко, всего человек двенадцать. Из них самый старший, если не считать владельца бара Момчила, которому в прошлом году перевалило за пятьдесят, лучший друг-приятель — Георгий, Гога. Полноватого, русоволосого Георгия туристы из России часто принимали за своего, а ему с грехом пополам едва-едва удалось выучить несколько русских слов.

— Бюрократия расплодилась в Брюсселе и Страсбурге, сидят там какие-то тузы, которые устанавливают свои правила. Именно поэтому выходит, что Британия первая отколется от Евросоюза, и я думаю, что процесс отпочкования будет продолжаться, потому что, как это было в эсэсэсэр, недовольство направляющей силой зреет все больше, — гудел Недялко, совсем молодой ещё бездельник.

— При чём тут эсэсэсэр, Недялко? — засмеялся Гога. — Что ты можешь знать об эсэсэсэр? Ты в каком году родился? — В восемьдесят пятом!

— Вы посмотрите на него, люди! — Гога с громким стуком опустил пивную кружку на столешницу. — Он рассуждает об эсэсэсэр! Добро бы твой папаша толковал об этом. Но ты!.. — И я могу толковать! Я знаю статистику! — Чего? — усмехнулся Спас. — Статистику! Я читал…

— Ему делать нечего, вот он и читает!.. — вставил Гога. — Читатель!