Татьяна Беспалова - Похищение Европы

Спас поймал на себе ироничный взгляд Гоги.

— Не тушуйся. Эта подходит, — тихо проговорил его друг.

— Ты о чем это? — насторожился Спас.

— О женщине. Эта, — он кивнул на танцовщицу. — Подходит. Она танцует плоховато. Скованна. Но если ты её согреешь…

— Мне нравится другая.

— Да что ты! — Гога сделал круглые глаза. — В кои-то веки!

— О, да!

— Ты познакомился уже?

— Да что там знакомиться. Наши дочери сдружились. Это семья моих соседей. Помнишь, я тебе говорил?

— Она замужем, — Гога вытянул губы дудочкой.

— Хуже. Она самостоятельная и я ни на черта ей не сдался.

— Твои новые соседи — русские? — спросил Георгий. — Придется привыкать к русскому буйству и русской щедрости. Моя Эмилия говорит…

— Я и сам русский, — буркнул Спас. — Моя мать — русская и мать Софии — тоже. Мне не привыкать. И мне безразлично, что говорит твоя чачкалица Эмилия.

Георгий обиделся и умолк на пару минут, но долгое молчание не в его характере.

— Ты становишься старым, Спас. Бурчишь. Сторонишься женщин. Отговорки какие-то… Чем не сгодилась тебе эта блондинка, а?

Музыка умолкла. Женщина поспешно, не раскланявшись, убралась в самый темный уголок, там справа от стойки располагалась дверь в служебное помещение. Чьи-то руки поспешно набросили на её плечи шаль.

— А почему ты решил, что не сгодилась? — раздражение частым пульсом забилось в ушах. Спас взбеленился напрасно, но унять себя уже не мог. — Вот я сейчас!..

Он поднялся из-за стола, с грохотом повалив стул на пол.

— Беги, беги! — бубнил ему в спину Гога. — Добегаешься!

Короткий слалом между столиками, насмешливые окрики приятелей, дружеские шлепки. Наконец расстояние, отделявшее его от женщины, преодолено. Спас торопился. Ещё мгновение — и она скроется за дверью. Тогда придется ломиться в недра бара и, возможно, схлопотать от Момчила влажным полотенцем по спине.

— Эй, девушка! Послушайте! — он обратился к танцовщице на болгарском языке. Она обернулась в недоумении.

— Как вас зовут?

— Я не знакомлюсь.

— Почему? Замужем?

Она приоткрыла дверь, ведущую во внутренние помещения бара. Там, в узком, заставленном ящиками и коробами коридорчике, громоздилась широкая фигура Момчила.

— Это ты, Спас? — проговорил хозяин бара. — Не тушуйся, Елена. Спас Чавдаров безопасен. Шугани его, как шугают котов, и он сбежит! Ха-ха-ха!

Огромная пасть Момчила распахнулась, утроба колыхалась, издавая булькающие звуки — Момчил хохотал, постепенно перемещаясь к двери, на пороге которой всё ещё стоял Спас. Танцовщица осторожненько, по стеночке двигалась навстречу Момчилу. Вот она прошмыгнула мимо него, вот скрылась за одной из боковых дверей.

— Чем клеить девушку, лучше бы помог, — проговорил Момчил. Он уже стоял лицом к лицу со Спасом, упирая свой колышущийся живот в его брючный ремень.

— Я и хотел предложить… подвезти…

— Подвезти? Куда? Девчонка снимает угол у Синегуровых. Живет буквально в летней кухне. Ты её туда собрался подвозить?

— Почему так плохо устроилась? — спросил Спас. — Ты не платишь ей, старый жадина? Почему женщина не может снять достойное жилище? Танцует тут у тебя, мёрзнет. Всякая тварь пялится на неё…

— Всякая тварь! Ха-ха-ха! — напирая колышущимся животом, Момчил уже оттеснил Спаса назад, в помещение бара. — Ты знаешь, много я платить не могу. От вас ведь никакого прибытку — только трепотня. Но и эту скудную получку она отправляет на родину, семье. Сама живет кое-как. Эй, Любо! Налей-ка Спасу ещё стаканчик для оживления воображения. Может, он придумает тогда, как девушке помочь!

— Ты передай ей, Момчил. Владимир подвезет нас. Пусть переодевается и выходит.

Спас хотел вернуться к товарищам, но их угол уже опустел. За сдвинутыми столами остался сидеть Георгий да ещё один товарищ Спаса — Владимир, такой же слынчевбрягский таксист. Этот, в противоположность Георгию, тощий, горбоносый, шустрый. С виду турок-турком, но такой же надёжный, как Гога.

— А куда подевался народ? — спросил Спас, рассматривая недопитые кружки.

— Поступил звонок. Обнаружена группа мигрантов. Жгут костер где-то неподалеку от твоего Галямо-Буково, — отозвался Георгий. — Я не поехал — слишком много выпил, а Владимир на работе. Так что…

— Уехали пьяными? — усмехнулся Спас. — Ай, дикари! Это противоречит правилам европейской политкорректности и законопослушания.

— Да они так… Кто на велосипедах, кто верхом, — Гога посмотрел в сторону, в дождливую ночь. — Хорошо, если лето будет дождливым. Иначе эти мусульмане, пожалуй, пожгут наши леса. А ты как? Договорился?..

Георгий посмотрел куда-то за спину Спаса и, не закончив фразы, смутился, вскочил, начал торопливо прощаться. Спас обернулся, поднялся. Теперь они стояли совсем близко. Лицом к лицу. На вид ей было не более тридцати пяти лет, но что-то детски-беззащитное всё ещё читалось в её чертах. А может, она попросту хитра? Хитра ли, проста ли — наперёд не поймёшь. Да и имеет ли это сейчас значение? Лампы над их головами потухли. Только пространство возле барной стойки оставалось ярко освещённым — Момчил экономил электроэнергию. Действительно, зачем освещать пустой бар? Впрочем, скудное освещение не помешало Спасу заметить, как кожа на шее и руках женщины покрылась мурашками, как дрожат её плечи. Она мерзнет — в этом нет никаких сомнений. Спас скинул кардиган и прикрыл её плечи поверх ветхой шали.

— О! Тепло человеческого тела! — воскликнула женщина по-русски. — Из Перми? — ляпнул Спас наугад. — С Запорижжя…

— Хохлушка!!! Га-га-га! — засмеялся из темноты Гога. Открытое витринное окно позволило ему выбраться на улицу и теперь он покуривал в сторонке. Спас мог разглядеть лишь мерцающий огонёк его сигареты, который то вспыхивал, то угасал в густой черноте южной ночи.

— Эй ты, политкорректный! Курить разрешается в пятидесяти метрах от входа в кабак! Не ближе! А ну-ка, пошёл вон! — рассмеялся Спас.

Огонёк папироски скрылся в ночи.

— Самое лучшее на Солнечном берегу это то, что здесь все говорят по-русски, — улыбнулась женщина.

— Ну да. Все. Кроме англичан. Эти слишком надменны, чтобы знать ещё хоть какой-нибудь язык, кроме родного, — заметил Спас.

Ему показалось, или женщина действительно смотрит на него выжидающе: пригласит — не пригласит. Любопытно, станет ли сама набиваться? Нет, похоже, не станет. Вот уже и кардиган его скинула. Стоит, держит навесу в растерянности: то ли бросить на спинку стула, то ли отдать ему в руки. Не раздражается, деликатничает, к грубости не привычна.

— Ты учительница?

— Медсестра. И ещё…

— Подрабатываешь танцовщицей?

— Приходится. Когда-то это было просто хобби. Но сейчас… других заработков нет.