Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

Я закрываю лицо руками — это не я. Можно вопить. Я-то сильная и воплю редко, и мне стыдно, но больно и хочется вопить — это приятно, и никто не ругает, поэтому я прячусь — нет меня.

— Все. Вставайте.

Я затыкаюсь и встаю, пусть только попробуют новые ноги не встать.

Л. А. говорит мне, что нужно наступать на полную ступню. А я говорю себе: нужно поскорее смыться из перевязочной, потому что больно. И ухожу не своей ногой, в которой что-то жжет, завернувшись в простынную юбку.

Моя двести десятая палата — напротив перевязочной, я уже тяну руку к дверной ручке, чтобы спрятаться, но вдруг вижу, что в коридоре на меня уважительно смотрят больные в халатах. Аха! Надо было вопить громче! О чем-то надо же будет с ними говорить! Это Л. А. знает правду:

— Первая перевязка неприятная.

И я знаю, а им ни к чему. Л. А. — не выдаст. Цари не болтают секретов.

— Здравствуйте, — говорю я всем сразу и улыбаюсь.

— Больно, да?

— Да, — улыбаюсь я и печально киваю головой, изображая посттравматическую скорбь.

Мне открывают дверь в палату. Я вешаю юбку, забираюсь на кровать и смотрю на синицу.

— Не больно!

— Правда?

— Правда. Буду есть, и пить надо.

— Правда-врун-чик-чик-чик. Я слышала.

— У тебя таких ушей нет, — показываю я синице язык, она обиженно отворачивается.

Я снимаю с подоконника холодную воду и йогурт со смешной крышкой, в которой прыгают хлопья. Лежу и улыбаюсь.

Приходит Зеленое Облако.

— Ну что? Ты как? Ничего не беспокоит?

Меня? Беспокоит, конечно. Я вообще беспокойная.

— Нет, если вы про «не тошнит ли?» или что-то вроде, то нет, все хорошо. Воду пью.

— Ну и хорошо, — исчезая, говорит Зеленое Облако.

Звоню маме: мне нужно пустырник, халат и чай в термосе. Здесь чай гадкий — я уже вылила в раковину, чтобы не тошнило.

Стало скучно, я встала, чтобы подвигаться и привести себя в состояние — ну хотя бы моей веселой синицы. И надо дойти до туалета. Он в конце коридора — это целая аллея!

Охая, выполняя какие-то упрямые загадочные движения, я, под неодобрение своих старушек, натянула брюки, достала вторую резинку для волос и, сделав два хвоста, поковыляла в туалет.

— О! — говорит санитарка. — Красивая какая, а костюм! И хвостики сделала!

В туалете было хорошо. Холодно. Самостоятельно. А ведь мы не ценим, что умеем сами ходить в туалет. Хоть ноги всем временно поотрывай! Мы еще не знаем, что свобода передвижения не у всех бывает навсегда. Баба Зина сейчас абсолютно не свободна. А я свободна, я уже хожу. «Славься, славься, русский царь… больно, блин!» — громко пою я в туалете.

На обратном пути я беру себе свежую простыню, перестилаю кровать, ощущая, как приятно двигаться, как просыпаются спина и плечи, как легко я все сбрасываю и переворачиваю матрас — я сильная. Ночную пеленку с простыней несу в санитарную комнату — у меня уважительная причина, чтобы еще походить. Можно еще ходить по палате, хочется музыки и танцев (Л. А. же не знает, как я могу ходить по палате).

Потом стою перед зеркалом, переплетаюсь в косы. Мне тридцать семь лет, я плету себе две косички, в больнице можно. В больнице это удобно, заплелся и лежи на подушке — ничего не мешает. И всем плевать.

Я читаю. Спать не хочется. Есть не хочется. Утро прошло. На пляже хорошо, но жарко.

Далианская подруга наводит на острове порядок: придвигает кровать к стенке, выравнивает тумбочку. Достает из сумки заказанное большое махровое полотенце и что-то еще… ох (руккола пахнет!) вкусную еду. Я почти забыла про еду, но запах свежей травы и зеленый цвет привлекают. И мы едим. Синица все еще обиженно фыркает, мне не удается познакомить ее с далианской подругой. И мы говорим о еде и трудностях перевода с итальянского языка. Так есть гораздо вкуснее. Я жалуюсь на утро, на ночь, на боль, на синицу, которая дразнится. Мне нужно поболтать — два часа молчать на операции — трагедия, настоящий стресс. — Ага, они такие, — говорит далианская подруга.

— Еще врет мне, что слышала, а самой там вообще не было.

— Маленькая, а не стыдно! Тебе не стыдно? — кричит в окно далианская подруга, размахивая фокаччей.

— Не оборачивается.

— Стыдно, наверное.

— С тобой так никто дружить не будет! Дразнить людей нехорошо.

— Да, верю, я верю, — чирикает синица, — дайте мне эту штуку с помидоркой.

— Сначала повтори.

— Было не больно — верещит синица.

Далианская подруга открывает фрамугу и пуляет туда маленький кусок итальянской лепешки с помидором. Синица ловит и прячется от нас в ветках березы.

— Поверила… безмозглая.

Входит Л. А. От неожиданности мы замираем с открытыми ртами, хорошо только синице — она спокойно ест свой кусок. Л. А. говорит, что можно спать на боку!!! О, спать на боку!!! Офигеть! Какой он добрый!

— Добрым людям в мире трудно.

— Да, — говорит моя далианская подруга, — им все время приходится быть еще добрее, чем раньше.

— Да, раньше мне можно было лежать только на спине, а теперь — кучу всего: ходить в туалет, спать на боку.

— Точно. Завтра тебе еще что-нибудь разрешат.

— Я могу в космос.

— Точно?

— Да, у меня давление позволяет. К тому же, там невесомость, и можно спать даже на животе без спроса!

— Вот видишь, ты уже злоупотребляешь добротой врача.

— Да… но что-то же надо здесь делать.

Потом приезжает мама с халатом — бестолковая вещь, пригодилась только как одеяло, когда я замерзала, зато она привезла пустырник и чай. Пустырник был выпит немедленно. Синица с интересом посмотрела на меня.

— Я переживаю! — оправдалась я.

— Ты — больная.

— Опять?

— Не-не! Я так, пошутила. И мне оставь.

— Кто больной тут, непонятно, — размачивая хлеб в пустырнике, бурчу я.

— У доктора спроси, он точно знает. У него записано.

— Тут много чего записано.

На мою фамилию добрый Л. А. выдал пропуск «для ухода и кормления за больным». Так и написано «кормления за больным». Нарушать нельзя, раз Царь так написал. Все, что не доел больной, должен за ним съесть посетитель. Если посетитель нечаянно пришел голодным, он должен терпеливо ждать и вперед больного с тарелки еду не хватать. Царские правила не обсуждают — и то и другое обязательно.

А в туалете, на столбе, да что там столб — античная колонна! — так вот, на колонне висит объявление: «Большая просьба не писать мимо унитаза». Эта прекрасная записка насмешила в дооперационный день, зато сегодня я поняла, что это не так уж и просто — «не писать мимо унитаза». Тот, кто писАл (не путать со словом в надписи), знал, что имел в виду. Сделать это практически не представляется возможным. Сесть больно, висеть невозможно, а не писать мимо надо, просят же. Тут я подумала, как хорошо мужикам, разлетающимся от туалета при моем появлении (видимо, зеркало врет — я еще пугаю людей), не надо заморачиваться. Не висишь, не сидишь, можно не писать мимо. Если бы я знала, перед больницей научилась бы чему-нибудь полезному, приобрела бы пару приемов, чтобы легко выполнять все предписания и надписи на больничных колоннах. Кто ж знал? Я-то думала, что вскочу и стану бегать, как до островного пляжа.