Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

Иду-ухожу. Бегу в другой корпус — у меня ведь сидячая работа.

— Оксана Павловна!

Иду-ухожу. Бегу в другой корпус, прыгаю по лестницам.

Такие ценности совсем незаметны вне острова.

Жаворонок — моя подруга. У меня много подруг и одна сестра. Мне вообще повезло в жизни. Я думала, что так у всех, но пожив немного, я обнаружила, что друзья — это одна из самых веселых, прекрасных и бескорыстных задумок природы, но они есть не у всех. Выписанной Вере Ивановне тоже звонила подруга, но, услышав «не приезжай», не приезжала.

Жаворонок, услышав «не приезжай», спросила: «Тебе шоколад можно?» Она появилась, когда я кормила ужином оставшуюся мне бабу Зину, «это чудо», как назвала ее Вера Ивановна. Мы теперь тут выздоравливаем вдвоем. Баба Зина чудит — например, бросает допитую бутылку с водой в противоположный угол и наблюдает, как я корячусь, чтобы ее поднять. Другие развлечения ей недоступны.

Я прошу Жаворонка докормить метательницу бутылок, если не противно, потому что я устала стоять. Жаворонок моет руки и докармливает «чудо» остатками каши и кефиром.

— Моя бабушка была точно такая же.

— Правда? — сочувствую я. — Бутылками кидалась?

— Нет. Просто лежала. Ой, — мимо нас пролетела пустая бутылка и ударилась в оконную раму.

— Баба Зина, наверное, была баскетболисткой.

— Давай я подниму.

— Не надо, у нее на столе еще три, допьет, кинет, я потом все и соберу. Утром. Сойдет за зарядку.

Жаворонок привезла мне крем от синяков (радуйся, подукольная область), полотенца, леденец на палочке, маникюрный набор! Можно себя украсить! Я слушаю про институт. Немного удивляюсь тому, что происходит, хотя в целом понимаю, что ничего не чувствую, работа меня не волнует, может, просто вечер? Или остров пожадничал и отобрал, кроме свободы, неравнодушность к работе. Я рассказываю, как провела день, — получается довольно весело.

— Давай споем! Потихоньку!

— Давай. Что?

— Глинку.

Мы шепотом поем, когда-то мы вместе ходили в институтский хор. Жаворонок поет лучше, а я умею не мешать. — Между небом и землей…

Я живу тут между небом и землей, на своем острове, и баба Зина тоже. Так не живут здесь Л. А., Зеленое Облако, Красавец, Боковой доктор… кто еще?

— Лейся, песенка моя…

Я мельком смотрю в окно — синица моя повернулась спиной. Обиделась на Глинку, дурище.

Жаворонок рассказывает, что полчаса искала корпус. Два раза зашла не туда.

Сдает где-то пальто в гардероб.

— Мы работаем до без пятнадцати семь, не опаздывайте.

— Хорошо, спасибо!

Жаворонок бежит на второй этаж. Там нет моего отделения. Она бежит обратно.

Берет пальто и бежит в другой корпус.

Сдает пальто.

— Мы работаем до без пятнадцати семь, не опаздывайте.

— Да, конечно, спасибо!

Жаворонок бежит на второй этаж. Там нет моего отделения.

Она берет пальто и бежит в другой корпус.

Сдает пальто.

— Мы работаем до без пятнадцати семь, не опаздывайте.

— Спасибо! Знаете, вы уже третий, кто мне это говорит!

— Слушай, мне надо как-то перестать хромать, но я не знаю, как.

— А может… ой! Без пятнадцати семь!

— Ну, все, давай. Спасибо!

Мимо пролетела круглая пластмассовая банка из-под одноразовых салфеток и закатилась под батарею.

— Я посмотрю где-нибудь, как не хромать!

— Чужой ногой, — кричу я, — посмотри, как не хромают чужими ногами!

Включился фонарь. Мы остались вдвоем с лежачей, ненужной никому бабой Зиной. Ей понадобился обезболивающий укол. Я позвала сестер, и баба Зина затихла. После них пришел подуставший Л. А., поправил ей одеяло, которое она постоянно сбрасывает (я встаю к ней только когда она просит укрыть, иначе можно прыгать туда-сюда, как синица).

Л. А. пытается спросить у нее, что болит.

Баба Зина говорит неразборчиво — инсульт.

— Вы ее понимаете?

— Частично. Нога болит. Но ее укололи уже.

Честно пытаюсь помочь, вслушиваюсь в слова, спрашиваю, но получается не очень. Он измерил ей давление. — Как она пьет?

— Нормально.

Я знаю точно, я даю ей воду в бутылке и кормлю иногда.

Л. А. перешел ко мне, облокотился на спинку кровати, хотел что-то сказать, но внезапно сжал пальцы моих ног:

— Вы бы надели носки, а то у вас ноги ледяные.

— Не, не надену, — всерьез пораздумав, отвечаю я.

— Почему?

— Мне так приятно, когда прохладно.

Он удивился, посмотрел на меня — не обманываю ли, пожал плечами, но пальцы не отпустил:

— Ну-у… ладно… понимаете, вам сейчас совсем не нужно много ходить, потому что в первые пять дней образуется отек, а это не нужно.

Я киваю, откладывая книжку. Мне уже щекотно. Он наконец отвлекается от пальцев и щупает забинтованную ногу.

— Ойк! Больно-больно…

— Вот сейчас у вас все нормально, но можно только ходить или лежать.

— Да, но вот я кормила бабушку. А когда кормишь — стоишь.

— Это не ваше дело, у нее родственники есть.

Меня привезли в больницу. Мне шесть лет. Нужно оперировать грыжу. Я все время плачу. Места в девчачьей палате не оказалось, и я лежу среди мальчишек. В палате человек четырнадцать. Никто не обращает на меня внимания. Температура тридцать семь и семь. Я хочу домой. Я не ем. Какой-то мальчик пытается со мной возиться — вытирает нос, слезы и заставляет есть. Он меня кормит с ложки. Ворчит, что я дура-плакса, что в больнице плакать нельзя. Я ем и плачу. Больница была где-то на Первомайской. Меня вернули маме. Оперировать было нельзя, температура все время поднималась. Через неделю положили еще раз.

— Они не пришли. А как? Жалко же ее!

Он согласен, но не одобряет меня — стоять нельзя. Машет мне пальцем и сжимает губы:

— А если они ее совсем бросят, вы ее к себе домой возьмете?

Я немедленно представляю бабу Зину в своей квартире. Ей ведь придется купить такую же, как здесь, кровать, специальный матрас. Кровать займет всю мамину комнату, мама переедет ко мне. Значит, переставим мой письменный стол?.. Баба Зина по ночам будет громко кричать, бросать бутылки, а я — колоть уколы ей, маме и себе… и по всем нам будет скакать моя чумовая кошка.

— Нет, не возьму…

— Так, спать уже можете в обычном положении. Поднимать кровать утром, а вечером опускать.

— Честно?

— Да.

— Здорово! Спасибо! Вот счастье!

— Пожалуйста. Ну ладно, если что, вы нас позовете.

— Хорошо, — говорю, а сама думаю: опять не спать? Следить за «если что»? И сколько их там, если звать?

Оказывается, Царь сегодня дежурит.

Я, наконец, долго читаю, поздно ложусь, еще хожу в коридоре, пока нет никого, чтобы как-то устать и цинично заснуть под крики невезучей соседки. Вот такой он, больничный остров. Почти невозможно решить, что там правильно, когда непонятно, от чего вдруг устаешь, или когда больно.