Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

Осенью все качели-шезлонги заносят в дом, запирают на сто замков — будто есть тут кому воровать — и уезжают. С глаз долой, из сердца вон. До мая.

Один городской у автолавки в лицо мне хмыкнул и объяснил своей жене:

— Чудики.

Потом мне в спину сказал:

— Говорят, он картины рисует. А живет в той халупе.

«Картины рисует»! А про халупу? Как можно назвать халупой русскую избу? Изба у меня такая же, как и у них, ну, не делал я ремонт, а зачем? Кому мешает кровать с панцирной сеткой? Сетка просела, но не беда, сплю в ней, как в гамаке. Или трельяж с дверками, зеркала на которых давно выцвели и ничего не показывают. У меня борода, зеркало для бритья не нужно. Но приглядишься к потекшим и слепым зеркалам и много чего увидишь — и прежних хозяев, молодых еще, и их детей. Зеркала заедает, как старые грампластинки, и они часто вспоминают давнюю-давнюю гулянку с самогоном… а потом муть, проблеск, и кто-то как пойдет вприсядку! Еще мне достались часы с кукушкой, которая кукует раз в три дня, да телевизор, бывший цветным, а теперь розово-зеленый, колбасная реклама в нем выглядит так: толстыми шматами режут зеленую колбасу, кидают в сковородку и бьют туда розовые яйца.

Да, кроме избы у меня сарай, дровяник и забор. Я не стал его чинить, хотя сколько мне Лука предлагал — делов-то, пару дней, пару пузырей, и забор будет стоять, а не лежать.

Зачем мне, чтоб стоял? Мне нравится такой, какой есть.

И в избе я ремонт делать не стал, только покрасил. Вернее, покрасили мы вместе с Егором, когда он ко мне приезжал.

Егор, хоть и композитор, и человек серьезный, тут вовсю дурака валял: ходил на реку и на дальнее земляничное поле, то, что в пяти километрах отсюда, шутил с бабками. А потом вдруг спохватился, говорит:

— Мне через два дня уезжать! Давай-ка тебе в избе красоту наведем!

И развил бешеную энергию: смотался в райцентр, купил краски, и мы стали красить. Краска была масляная, желтая и зеленая, так и покрасили. Еще и на наличники хватило. И немного осталось. Пока краска сохла, мы в баню пошли водку пить.

Я, пока водку пил, желтой и зеленой нарисовал одуванчики, траву, двор и косой-щербатый забор. Егор к картине этой прикипел, выпросил у меня — подари да подари. И еще пару взял, тоже с забором. Он, когда приехал, как и Лука, тоже говорил:

— Давай-давай забор поставим!

Но когда я ему показал пару картин с забором и крапивой, понял и отстал.

Потом оказалось, что Егор в Минькине симфонию написал. Сначала в голове, а потом, в городе, по нотам. Симфонию вначале в Берлине исполняли, а после и в Кракове. А когда у нас будут, Егор обещал меня позвать. И еще он ту картину, что с крапивой, показал какому-то немцу, тот купил, и деньги мне прислал. А забор с одуванчиками Егор себе оставил — дареное не дарят и не продают.

Дачники меня высмеяли, я расстроился, наугад купил ерунды в автолавке и ушел. Чай забыл, а дурацкое печенье взял. Зачем мне печенье? Отдал его собаке. Стал строгать дужки из дерева, номер два. Фигня получилась. Лука принес очки его матери-покойницы. Предложил стекла переставить с моих и клеем залить, чтоб держались. Фигня. Запасы съестного закончились. К автолавке пошел вслепую, купил водку, тушенку, макароны, посидел вечером, посмотрел на забор и понял — надо ехать в оптику. Оптика есть в райцентре. А деньги у меня на карточке, те самые, что немец мне перевел. В Минькине банкомата нет, вот они и лежали на карточке. Но если тратить деньги, то на хорошие очки, и ехать надо в Питер.

Я даже рубашку разыскал и постирал — хорошая рубашка, дорогая. Зеркало воспоминаниями занято было, не до меня ему… но замигало, отвлеклось на меня. Вид еще тот: очки наперекосяк, с деревянными дужками, рубашка немецкая, платочка в кармане не хватает, пальцы в краске и волосы торчком. Причесался, пальцы, как смог, вытер.

Мне повезло — я приехал в райцентр и тут же попал на питерский экспресс. Правда, я хотел зайти в местную оптику, хоть какие-то очки купить, но и шага в сторону сделать не успел — экспресс уже стоял, тетка-кондуктор орала: «Кто на Питер? Экспресс уходит!»

А в Питере случилась глупость.

Сначала все правильно было — вышел из автобуса и двинулся к бывшей жене, повидаться, особенно с дочкой. И попутно хотел в оптику зайти, там оптика недалеко.

Дочка у бабушки на даче. Бывшая жена накормила оладушками и напоила чаем. Сказал, что можно было бы дочку и ко мне на лето.

— А как же? — она щелкнула себя по шее. — Ты неделю в трансе, а ребенок как?

— Перестал я. Почти. Прижало раз так, что перестал. Могу иногда после бани или когда работу закончу. Или когда Лука заглянет, но он редко…

А она вдруг на крик сорвалась:

— Видишь как?! А когда я просила, умоляла, почему не перестал?

Я так растерялся, что сказал только:

— Не подперло… Время не пришло, наверное.

Но она разозлилась еще больше, вытолкала меня. Я вышел во двор, посидел на качелях, повторил уже самому себе про то, что время не пришло, и мне жаль… И дочка пусть ко мне приезжает, в Минькине хорошо, у деревенских коровы есть, и буду я дочку кормить творогом и молоком, и плавать ее научу, будем по утрам на реку ходить…

И пошел по улице. Потом думаю — куда иду? Оказывается, ноги опять же к женщине несут! Не к бывшей, а к барышне той, с которой я тогда после Чехии познакомился. Она на пороге была, врасплох застал, и уходить ей надо, и почему я не позвонил? И рада видеть, так и сказала, что рада.

А я ее в Минькино позвал — у деревенских коровы есть, можно творог-молоко брать и по утрам на реку ходить… Обещала.

Я во второй раз про оптику не вспомнил, пошел в галерею, где две мои картины висят. А они уже и не висят, купили, и деньги мне за них, и респект, и давай еще привози.

И как-то все второпях, и дальше быстрее и быстрее — с тем же самым галерейщиком выпил совсем чуть-чуть, и в голове все ясно и четко было, только головастиком юрким крутилось — «извини, время не пришло, наверное».

Очнулся в темноте, которая двигалась и тряслась. Автобус, тот самый экспресс, но уже из Питера. И автобус въезжал в райцентр, и рассветало.

Я вышел из автобуса, сел на скамейку и схватил голову руками, так легче было вспоминать. В галерее на запах денег знакомец появился, мы пошли в питерский двор выпить. Потом еще куда-то, в квартиру, там были люди, некоторых я знал. Они-то и поехали со мной на автовокзал, я пивом их хотел угостить, да тут появилась собака и как давай на них рычать. Собаку я хорошо помню, на Мишку похожа, только черная вся. На знакомых рычит, а ко мне ластится, и зовет куда-то, аж за брючину меня схватила и тянет. Помню, еще говорил ей: «Иди отсюда! Не пойду с тобой! У меня свой пес есть, дома ждет». И когда сказал про дом, понял, что ехать надо. И собака пропала. Смерть, что ли, приходила.