Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

Ма стала часто уезжать: в Индию, на Бали, еще куда-то. Сеанс у нее подорожал до четырех с половиной, а потом до пяти. Один раз к ней даже записалась Надежда Кадышева. Ма потом ее на звонок поставила. «А я вовсе не колдунья, я любила и люблю. Это мне судьба послала грешную любовь мою», — слышалось каждый вечер из гостиной, потом мама смеялась.

Первый раз она уехала на десять дней, приехала теплая, с обгоревшем носом и деревянными бусинками в волосах. В следующий раз ее не было месяц, потом и все полгода. Она кидала деньги и иногда фотки с ее семинаров — их игнорировал, за деньги благодарил. Я начал по-взрослому курить, пить «Бад» по вечерам и стал пользоваться популярностью у своих одноклассников. Так прошло несколько лет. Когда я поступил в институт, ма продала квартиру и уехала жить в Адлер — в теплом климате лучше раскрывается ее внутреннее «Я».

Я много читаю, получаю прекрасное образование, для двадцати одного года я очень развит. В конце третьего курса ма перестала скидывать деньги, я подрабатываю то официантом, то курьером — пришлось перейти с «Бада» на «Рижское». Я рассказываю друзьям о выходках своей мамы, и мы над ней смеемся, потому что мы умнее, мы правы и уж точно ближе к истине. Ма иногда пишет, спрашивает, сможем ли мы созвониться на неделе, извиняется, что перестала отправлять деньги, говорит, это воспитает во мне взрослую личность, каждый раз оговаривается, это не значит, что она не поможет мне в трудную минуту, просит писать, если буду на мели. Ма скидывает мне материалы по практикам работы с подсознанием, а я показываю это друзьям, и мы смеемся. Ма присылает фотки, как она занимается йогой на пляже, а я ем дерьмо. Открываю Яндекс Еду — там баннер «Пожри Говна». Я ем дерьмо и читаю Павича и Сонтаг, вырасту — назову кошку Сьюзен в честь нее.

Сделал временную регистрацию в общежитие, но то, что у меня нет прописки, все еще остается проблемой.

Две пожилые дамы сидели в парижском кафе и, как и полагается уважающим себя старушкам (потому что в глубине души каждая пожилая дама — немного старушка), перемывали косточки знакомым и не очень людям.

— Мой-то внучок, — сказала первая, которую звали Бригантина Ильинична, — совсем от рук отбился. Капризный стал и все важничает, со мной не разговаривает почти — все в телефоне своем сидит. Что с ним делать — не знаю. Мать с отцом только руками разводят.

Вторая старушка, Вивисекция Павловна, с радостью подхватила любимую тему.

— Да-а, — протянула она, — молодежь нынче совсем дурная пошла. То ли дело в наше время! У нас был один телефон на всю деревню, и ничего, выросли. И как выросли! — с этими словами она развела руками, указывая на окружающий городской пейзаж.

Бригантина Ильинична удивленно огляделась, не совсем понимая, на что компаньонка обращала ее внимание.

Обработав услышанное (процесс понимания часто занимал у нее длительное время), она важно кивнула.

— Вот именно! И это у вас еще все хорошо было, милочка. У нас в деревне телефон был не то что один, да еще и сломанный, работал через раз, но ничего, справлялись как-то.

Вивисекция Павловна отпила немного кофе из фарфоровой чашечки, поджав и без того тонкие нежно-сиреневые губы.

— Конечно, когда я говорю, что у нас был телефон, я преувеличиваю, — с придыханием сказала она. — Так как он не был подключен, и мы только притворялись, что используем его.

Бригантина Ильинична задумчиво прожевала крошечное пирожное и медленно, растягивая слова, проговорила:

— Наш сломанный телефон работал с перебоями и всего однажды, а потом он взорвался. С тех пор мы никому не звонили, и нам никто не звонил. Все необходимое общение мы получали в семье. Если нам был кто-то нужен, мы просто выходили на крыльцо и громко кричали, а не пялились в экран.

Вивисекция Павловна потянулась к сахарнице.

— Да-да! И зачем молодым эти социальные сети? — Она положила в чашку кусочек сахара и, размешав как следует (абсолютно беззвучно и, возможно, безрезультатно), заговорила снова: — Вот вы говорите — семья, крыльцо. Счастливая! У нас не было даже крыльца! Мы жили в сарае, все шесть человек, и не жаловались. А тут — комнату свою им подавай!

Бригантина Ильинична нахмурилась. Мыслительный процесс шел крайне медленно. Она подождала с минуту, а затем не выдержала и протянула руку к цветку на шляпке. Покрутила его несколько раз, настраиваясь на нужные частоты, и, резко приосанившись, схватила чашку и блюдечко.

— В сарае? Дорогая, да это роскошь! — Она поднесла чашку ко рту и резко опустила обратно на блюдечко, даже не отпивая. — Мы жили в овраге, видите ли, и крыльцом называли обрыв над ним. Зимой, конечно, бывало тяжеловато, но нас было десятеро, если не считать слепую мышь Агафью, поэтому мы справлялись. Нет, мы не просто справлялись! Мы любили нашу жизнь!

Вивисекция Павловна задумалась. Бригантина Ильинична внимательно следила за мелькающими в ее глазах мыслями.

— Сарай однажды смыло наводнением, — медленно начала Вивисекция Павловна, додумав свою мысль, — поэтому мы жили в болоте, под дырявым листом лопуха. Зимой болото замерзало, и мы замерзали насмерть, но на наших обледенелых лицах всегда были улыбки. Все потому, что это была настоящая жизнь, не то что сейчас!

Бригантина Ильинична с энтузиазмом закивала.

— Да, да! Не то что сейчас. Вот в наше время!..

Ее прервал пожилой месье из-за столика напротив.

— Милые дамы! — сказал он с отчаянием в голосе. — Какое же у вас было хорошее детство! Мы вот жили в оплавленной автопокрышке на ядерном полигоне. Рядом с нами постоянно что-то взрывалось, и покрышка плавилась все сильнее и сильнее, — он сделал глубокий вдох и продолжил: — В какой-то момент она расплавилась совсем, и нам пришлось жить в резиновой кляксе, но, боже, как мы любили эту кляксу! А потом нас обнаружили военные и велели убираться — мол, уровень радиации здесь слишком высок для жизни. Глупости какие-то, — тут он посмотрел на небо и, углядев что-то, положил на столик фиолетовую купюру.

— Извините, кажется, за мной приехали, — сказал он и, поправив щупальцем сползающие очки, исчез в столбе яркого света.

Бригантина Ильинична и Вивисекция Павловна еще долго сидели в кафе, но уже не разговаривали. Неожиданную тишину парижского вечера нарушало только возмущенное звяканье ложечек о стенки фарфоровых чашечек.

Кукольник Питер был вполне доволен своей жизнью. Его не волновало даже постоянное одиночество, хотя иногда ему и хотелось поговорить и посоветоваться с кем-нибудь, кроме жуткого чучела попугая (советчики из жутких чучел традиционно не очень хорошие — до добра их советы почти никогда не доводят, зато часто доводят до сердечного приступа). Питер до сих пор избегал взгляда черных глазок-бусинок, особенно в темноте, хотя должен бы уже привыкнуть — чучело было частью его жизни довольно долгое время. К самому чучелу, конечно, Кукольник давно притерпелся, поэтому даже не думал о том, чтобы избавиться от чудовищной птицы. К тому же, попугай был последим созданием его матери, Таксидермистки.