Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

Питер прочитал книги. Чем дальше он читал, тем сильнее убеждался, что все эти годы делал все не так, как надо. С технологической точки зрения его куклы были совершенным провалом. Питер был смущен — подумать только, и он называл себя кукольником! Он сложил всех своих кукол в коробки — демонстрировать настолько неидеальные творения ему было стыдно, даже в пределах собственной квартиры. Попугая он, правда, оставил. Прятать создание матери отчего-то казалось Питеру безнравственным.

Ночной город следовал своему привычному распорядку. Питер отсутствующе наблюдал за далекими огнями. Ветер пронизывал холодом до костей, но при этом холодно не было. Край звал Питера, убеждая подойти поближе, и хотя рациональная часть его разума знала, что он вряд ли сделает решающий шаг, что-то глубоко в его сердце твердило, что шанс есть всегда. Питер разрывался, ему было одиноко, и он не знал, что с собой делать. Он сделал еще один шаг и опустил взгляд.

Внизу была жизнь.

Питер перечитал все книги, которые дала ему Лили, дважды и только после этого смог заставить себя снова войти в мастерскую. Книжные знания отчего-то внушали ему уверенность. Питер хотел отблагодарить Лили, дать ей понять, как он ценит ее помощь. И как выразить это лучше, чем показав ей, как он ее видит? Вполне логично, что первую куклу после своего кризиса он сделает с нее и для нее. Потому что Лили, конечно же, все поймет, когда увидит, как много для него значит!

Работа была изнуряющей, особенно над лицом. Питер очень боялся сделать что-то не так, не идеально. Кукла была воплощением лилий: белое платье из изящных лепестков, печать невинности и грусти на лице, потому что лилии — свидетели и свадьбам, и похоронам. Кукла выглядела совсем как Лили, но когда Питер смотрел на нее, он не испытывал ничего.

— Ну и долгий же выдался день, — подумал он вслух и зевнул. — Просто устал, наверное, только и всего. Кукла прекрасна.

— Это тебе.

Питер широко улыбнулся и вручил Лили коробку с куклой.

— Ой, да что ты! Не надо было! — сказала она, принимая подарок. — Что это?

Питер покачал головой.

— Открой и узнаешь.

Он внимательно смотрел, как она открывает коробку.

— Зачем так упаковывать? — раздраженно выдохнула Лили, уронив на пол остатки бумаги, и шутливо пригрозила: — Надеюсь, содержимое того стоит!

Она сняла крышку и ее лицо замерло. Питер с ужасом наблюдал, как ее ускользающая радость сменяется чем-то иным. Лили медленно опустила коробку.

— Что это должно значить? — спросила она, доставая куклу. Ослепительно-белый свадебный наряд на миниатюрной фигурке казался светящимся.

Тогда Питер рассказал Лили все: что восхищался ею издалека в школьные годы, что она сделала его жизнь лучше и спасла от одиночества, что он любил ее и никогда не хотел с ней расставаться…

Лили слушала, и ее лицо, обычно милое и приятное, застыло гипсовым слепком. Она поднялась на ноги.

— А я-то думала, что ты особенный. Что тебе все это не интересно, что ты выше такой обыденности, — холодно сказала она, разглаживая несуществующие складки на платье. — Мне это не нужно. Прощай.

С этими словами она бросила куклу на пол и вышла из квартиры. Питер остался один на один со своей растерянностью. Несколько минут (часов?) он просто сидел. Наконец, найдя в себе силы, он встал, подобрал маленькую Лили и на негнущихся ногах подошел к столу, куда поставил ее трясущимися руками. Кукла смотрела на него мертвыми глазами.

В комнате витал еле заметный запах лилий и серы. Ее духи. Как уместно.

Питер готов был поклясться, что жуткое чучело попугая посмеивалось над ним со своей жердочки.

В ночном небе что-то изменилось. Питер не мог с точностью сказать, что именно было не так, но перемена была очевидна. Ветер, появившийся из ниоткуда, растрепал волосы Питера, и он поймал себя на мысли, что больше не чувствует духа лилий, только легкий запах влажной земли.

И почему только лилии называют старгейзерами? В них нет ровным счетом ничего мечтательного или звездного, только обман и притворство. Они мимолетны и вероломны и только притворяются благодетельными.

Питер постоял на крыше еще немного, думая обо всем и ни о чем сразу. Он наконец мог дышать спокойно, и ночной городской воздух казался ему опьяняющим.

Немного нетвердо, но при этом увереннее, чем когда-либо, Питер вернулся домой и настежь открыл окно, позволяя воздуху смыть прочь отголоски лилейного смрада. Больше никаких цветов. В окно полетел засушенный букетик, баллон с освежителем — в корзину. Давно пора.

Кукла выглядела немного потрепанной после падения. У нее откололся нос, а с золотистых кудрей куда-то пропала маленькая лилия.

— Мы что-нибудь придумаем, правда? — сказал Кукольник и ласково улыбнулся. Кукла нежно посмотрела на него.

Жуткое чучело попугая одобрительно кивнуло и расправило крылья.

Ипполит прислонился лбом к холодному стеклу. Тихо шумел двигатель, шелестели где-то внизу колеса по шершавому асфальту, впереди едва слышно шептались люди. Салон был полупустой, а на последнем ряду и вовсе кроме Ипполита никого не было. Он сидел на заботливо заштопанном синем кресле, соседнему так не повезло — из него торчали внутренности: грязно-желтый поролон и затвердевшие жвачки.

О стекло разбилась муха; Ипполит вздрогнул и начал ерзать. Колени больно не помещались. Они ехали всю ночь, но он так и не смог уснуть. До Козельска было терпеть еще час. Может, два.

Автобус, пошатнувшись, затормозил и прижался правым боком к обочине. Они остановились у полуживой хижины — ее стены покосились, крыша, казалось, вот-вот съедет, а единственный фонарь блекло мерцал, догорая.

Загремела передняя дверь, водитель кивнул входящей женщине. Ипполит выглянул в проход, но в салоне горела только подсветка на полу. Прежде чем он разглядел, что ей лет пятьдесят, у нее редкие болезненные бесцветные волосы, большое родимое пятно на щеке, кривые зубы и бесформенное тело, он услышал бормотание.

Все замолчало.

— Господипомогитенаедубедствуемдведочки, — мычало впереди.

Женщина протягивала трясущиеся ладони то одному ряду, то другому. Мало кто действительно спал. На женщину смотрели только водитель, в спину, и с последнего, спрятанного в тени ряда, Ипполит.

— Христарадихотябыкопеечкубожепрошутебя.

Ипполит не двигался. Водитель не двигался. Только женщина сломанной походкой брела по застывшему салону.

Она не добралась до последнего ряда, грохотнула задняя дверь, она вышла. Все так же, то ли по привычке, то ли от ужаса, держа сложенными пустые ладони.