Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

Ипполит молча кивнул, скорее сам себе, прошел мимо дивана и загремел на кухне тарелками.

— Ипполит, иди сюда! И стопку прихвати, — прохрипел отец.

Ипполит вдохнул: по стеклянной банке сахара ползла муха, выдохнул: на цветастой клеенке были три маленькие прожженные дырки, хотя никто в доме не курил, вдохнул: ногти оставляли белые следы на ладонях, выдохнул: взял бутылку из-под раковины и стукнул на стол перед отцом. Рядом звякнул рюмку с антресоли.

— И себе возьми, чего как не родной, — улыбнулся отец. Ипполит мотнул головой, развернулся, но отец схватил его за запястье. Это болезненное ощущение — слабой и как будто бы склизкой руки — приходило потом к Ипполиту снова. Так у людей, которые в детстве ломали кости, они вновь начинают болеть в особо сырые дни.

— Посиди со мной, — сказал отец.

Ипполит принес с кухни стул, помог отцу подняться и сел напротив.

Он стал рассматривать узор на столе — пересекающиеся следы от чашек, — слушая, как повторяется шелест, плеск, стук.

— Поль, ты меня ненавидишь? — хрипло спросил отец. Ипполит не ответил. Отец улыбнулся и посмотрел куда-то вверх, в потолок.

— Жил человек в земле Уц… — начал он.

Ипполит покачал головой:

— Книга Иова.

— Книга Иова, да, — сказал отец, — история идеального слуги Божьего. Иов… Он молился каждое утро на заре, стоя на коленях, бия землю челом. Он верно приносил жертвы за каждого рожденного ребенка.

— Я знаю эту историю, — сказал Ипполит.

— Конечно, я рассказывал тебе ее в детстве, — хмыкнул отец, — и ты знаешь, что было дальше.

Он отвинтил крышку с бутылки без этикетки и налил себе полную рюмку.

— Бог убил всех детей Иова, спалил всю землю его, мучил его, пока тот не покрылся кровавыми ранами, — отец залпом ее выпил.

— Бог утопил в дерьме и отчаянии своего вернейшего слугу. Но Иов… Иов все равно отказался проклясть имя Божье, — отец зло улыбнулся. — И знаешь, что я понял?

Ипполит покачал головой.

— Иов был ссыклом, — смех отца оборвался приступом кашля.

Ипполит посмотрел на него, сидящего на диване в рваной майке; с больными ногами, прикрытыми одеялом; с этой рюмкой в трясущейся руке, — и отвернулся.

— Я был таким же, — хрипло сказал отец. — Я слушал молитвы: все люди просят одного и того же. Всегда одинаково: «Боже, прошу тебя».

Отец больше не улыбался, не пил. Он замолкал вдруг, а потом так же вдруг продолжал.

— Я думал, что Бог дал мне возможность слушать их молитвы. Чтобы я мог помочь, — отец посмотрел на Ипполита, — этим я и занимался. Пытался утешить. Служил безропотно, отдавал ему все свои силы, все время — потому что верил, искренно верил, что я раб Божий.

Отец покачал головой.

— Больше не верю, — сказал он, дотронувшись рукой до ног.

Ипполит посмотрел на иконы позади отца. С одной из них, большой, в золотой раме, на него хмуро смотрел седой мужчина в желто-синей мантии с ключами в руках — Петр.

— Я тебя не ненавижу, — сказал Ипполит.

Отец закрыл глаза. Ему тяжело было сидеть так долго — из-за диабета его ноги были покрыты язвами.

— Почему он мне не отвечает, Поль? — спросил он тихо. — Почему все, что я слышу от него, — это молчание?

За окном не двигалось штукатурное небо. Не двигались даже сорняки на выгоревшем поле.

Ипполит удостоверился, что огонь не перекинется на траву — дом плешью окружала черная сырая земля. Он открыл взятую у соседа — Олега Федоровича — канистру с бензином.

Тот отдал ее бесплатно, хотя Ипполит пытался всучить ему двухсотрублевую бумажку.

— Нехорошо, нехорошо это, — суетливо приговаривал Олег Федорович, потирая лысый затылок, — оставлять это-то так. Примета плохая.

Ипполит начал обливать такие же черные, такие же сырые бревна, сперва обходя дом снаружи. В нос ударил едкий запах бензина.

Опустошив половину канистры, Ипполит зашел внутрь. Оглядел развалины, бывшие знакомой мебелью, голые стены, где когда-то висели рисунки цветов, купленные мамой, оглядел то, что было когда-то кухней и прихожей, родительской спальней, его детской комнатой. В гостиной он достал из рюкзака все собранные вещи и бросил под упавшую потолочную балку.

Небо разгладилось, только на горизонте осталась узкая белая полоса. Над головой Ипполита оно стало уже почти по-ночному темным.

Огонь быстро разошелся, перебивая своим треском даже неугомонных цикад. Кто-то будто бил деревянными палочками друг о друга.

Вонь от бензина почти пропала — запахло чем-то приторно-сладким. Ипполиту вспомнилось, как он в детстве жарил сахар на ложке — получалось вкуснее любого петушка.

Огонь вскидывал с хлопками руки, пытался вылезти через окна, шептал бессвязно, приятно грея воздух.

Ипполит сделал шаг ближе к дому, смотря прямо, сквозь куртку чувствуя тепло. Грязные холодные руки начало приятно покалывать, он протянул их вперед и сделал еще шаг. Рваное пламя отражалось яркими бликами в его глазах.

Ипполит подошел еще ближе — остановился на границе между травой и голой землей. Остановился на границе — казалось, еще шаг, и от жара вспыхнут ресницы и брови, еще шаг, и там, где было сквозь куртку тепло, будет сплошной ожог. Сладкий воздух стал горчить и царапать горло.

Ипполит закрыл глаза. В темноте, под веками, вспыхивали желтые пятна. Оторвал от земли ногу. Огонь плясал все быстрей, захлебываясь собой. Стены дома покосились, остаток крыши, казалось, вот-вот съедет, из развалин разлетались с треском искры.

Ипполит вслушивался в гул, глотая душащий дым. Вслушивался сквозь шум, шелест и шепот. Вслушивался в застывшую тишину.

Ипполиту отвечало молчание.

Единственное, что немного радовало Сашу, — это жирные темные полоски на верхних веках. «Стрелками» их было назвать сложновато. Скорее это были очень толстые неаккуратные пятна. Уголок Саша не рисовала. Он не сочетался с еврейским носом и длинными губами.

Помимо этой радости, жизнь Саши сопровождали пессимизм и агрессия. По крайней мере, ей бы так хотелось. Это строило некую стену между ней и остальными людьми. Пятна на глазах тоже для этого были придуманы.

Рисование жирных линий входило в утренний ритуал. Она вставала, плескала на лицо водой, ставила рассеянным толчком чашку под носик кофеварки, возможно, забывала включить ее, кормила кота, разрисовывала глаза пятнами и шла писать посты для группы ВКонтакте по работе.

Поэтому для Саши это утро оказалось отчаянно страшным. Еще не успев дойти до ванной, она заметила, что на туалетном столике не хватает самой важной вещи в ее жизни. Куда-то пропала подводка.

Задрожали губы. Следом коленки. Трясущейся рукой заправила за ухо волосы и прерывисто выдохнула. Дернула головой и уверенно полезла под туалетный столик в поисках потери.