Джеймс Фрей - Миллион мелких осколков

Лучше убиться.

В смысле?

По-моему, у этого слова только одно значение.

Ты хочешь убить себя?

Вообще нет, но в данный момент не вижу другого выхода.

Почему?

Они же мои родители. А когда я с ними, то чувствую такую злость, что с трудом контролирую себя. Из-за этой злости еще больше ненавижу себя, так что нет сил терпеть, поэтому самоубийство кажется единственным выходом.

Может, к тебе приставить наблюдателя?

Нет, я слабак, так что на самом деле ничего с собой не сделаю.

Ты считаешь, что самоубийство – проявление мужества?

Нет, я считаю его трусостью, да и наркомания, по-моему, тоже вид трусости. Но думаю, что все же и для того, и для другого требуется определенная сила.

Сила?

Нужен какой-то внутренний ресурс, чтобы испытывать сильную ненависть, в том числе к себе. Самоубийство и наркомания не для слабаков.

По-моему, это смешно.

Смешно не значит ошибочно.

Почему родители вызывают у тебя такую злость?

Не знаю.

Ты подвергался в детстве насилию?

Не было такого.

Может, забыл?

Исключено.

Почему?

Я рос в атмосфере заботы. Родители всегда любили меня, старались защитить, из кожи вон лезли ради меня. Да, они зверски бесят меня, но насилие с их стороны исключено.

Может, было что-то странное?

Нет.

Ты уверен?

Да.

Я достаю из кармана сигареты, закуриваю, делаю затяжку. Никотин успокаивает меня, сердце перестает колотиться.

Что мне делать дальше?

Пойдешь на обед, потом вернешься в Семейный центр. Там состоится групповая сессия с участием других семей. Потом ужин. После ужина опять беседа с твоими родителями.

Зачем?

Обсудим прошедший день.

Представляю себе.

Сегодня ты вел себя молодцом. Говорил честно и прямо, хоть это и нелегко. У твоих родителей совершенно нормальная, естественная реакция, и, если бы они отреагировали иначе, я бы сильно сомневалась в успехе нашей совместной работы. Теперь, когда они знают все, что должны знать, мы можем заняться твоими прошлыми травмами и планами на будущее.

Во сколько мы закончим вечером?

Зависит от того, как все пойдет.

Хотя бы примерно?

Ты хочешь встретиться с Лилли?

Что?

Ты прекрасно слышал, что я сказала.

Да. Я хочу встретиться с Лилли.

Не надо.

Почему?

Если об этом узнают, у тебя будут серьезные неприятности.

Похоже, об этом уже узнали.

Пока это только слух. Тебя не поймали с поличным.

Кто пустил этот слух?

Не могу с тобой поделиться.

Вы хотите, чтобы я с вами тут всем делился, а сами делиться со мной отказываетесь. Ерунда какая-то, черт возьми, Джоанна.

Ты так считаешь?

Да, я так считаю. Если я с вами откровенен, тогда и вы со мной будьте откровенны. Так дела делаются, черт возьми. Если не так, пошли вы к черту.

Я не враг тебе.

Враг, если не хотите говорить откровенно.

Лилли без ума от тебя. Одна из наставниц ее отделения слышала, как она рассказывает подружке про тебя. И причем не один раз. Похоже, ты – единственная тема, которая ее занимает, больше Лилли ни о чем не хочет говорить.

Я улыбаюсь.

Почему ты улыбаешься?

Приятно, что она без ума от меня.

В этом нет ничего хорошего, Джеймс.

Почему?

Тебе нужно сосредоточиться на той цели, ради которой ты здесь, это избавление от зависимости и возвращение к нормальной жизни. Лилли отвлекает тебя от этой цели, уводит в сторону. Вы оба сейчас находитесь в очень неустойчивом, уязвимом состоянии, и если вдруг что-то пойдет не так в ваших отношениях, ты можешь сорваться.

Я справлюсь.

Самоуверенность многих погубила.

С ней я чувствую себя прекрасно, никогда так себя не чувствовал.

Я не сомневаюсь, но это не повод отступать от наших правил.

Я не расстанусь с ней.

Это в ваших с ней общих интересах.

Хорошо, я обдумаю ваш совет.

Лучше прими его.

Я встаю.

Мне пора на обед.

Она кивает.

Увидимся позже.

Я поворачиваюсь, открываю дверь, выхожу из кабинета Джоанны. Иду в столовую. Проходя по стеклянному коридору, который отделяет женскую половину от мужской, вижу Лилли, она сидит за столом. Она смотрит на меня, я на нее, не подаю никаких признаков, что заметил ее. Мне трудно смотреть на нее, трудно, потому что больше она не посторонняя девушка, которая улыбается мне. Теперь она много значит для меня, больше, чем я мог предположить. Она заняла место, которое я отводил той, с глазами, как арктический лед, место человека, который любит меня. Любит просто, искренно, таким, какой я есть. Мне трудно смотреть на нее, потому что я понимаю – она начинает любить меня, я начинаю любить ее. Мне не важно, как она жила раньше и с кем, и какие демоны прячутся у нее в шкафу. Мне важно только то, что я чувствую благодаря ей, а я чувствую силу, защищенность, покой, тепло, искренность. Мне трудно смотреть на нее, потому что меня заставляют порвать с ней. Мне трудно смотреть на нее, но я все равно смотрю.

Беру поднос, встаю в очередь, беру запеканку из тунца с лапшой. Прошу десять тарелок, но раздатчица с сеткой для волос на голове говорит – нет. Я подхожу к салат-бару и беру пять тарелок. На одну кладу латук, на другую деревенский сыр, на третью свеклу, на четвертую сухарики, на пятую крутоны. На подносе не остается свободного места, поэтому беру еще один. На него ставлю четыре тарелки с пудингом, персиками, яблочным пирогом и морковным тортом. Медленно шествую через зал с двумя подносами. Они тяжелые, вслед мне кто-то хихикает, кто-то смеется. Чей-то незнакомый голос произносит – подумать только, пищевая зависимость, тяжелый случай. Я посмеиваюсь про себя. Отыскиваю своих приятелей – Эда, Теда, Леонарда, Матти и Майлза, сажусь к ним. Леонард говорит.

Где ты пропадал весь день?

Родители приехали.

Говорит Майлз.

Они участвуют в Семейной программе?

Да.

Как все прошло?

Дерьмово.

Почему?

Меня заставили признаваться в своих грехах, и я все утро рассказывал, какое я дерьмо.

Эд говорит.

А что, разве они не знали?

Многого не знали.

Например?

Не знали про крэк, про судимости в трех штатах.

Говорит Леонард.

По каким статьям?

Много там всякого дерьма.

Говорит Майлз.

Выписаны ордера на твой арест, Джеймс?

Да.

Где именно?

В Мичигане, в Огайо и в Северной Каролине.

Ты делаешь что-нибудь, чтобы разобраться с этим?

Тут, в клинике, пытаются что-то сделать.

Говорит Тед.

Когда я сказал мамуле, что курю крэк, она попросила ее угостить.

Все смеются.

Правда. Она сказала, что столько слышала про эту штуку – крэк, крэк, охота самой попробовать. Я притаранил пятьдесят пакетов, и мы курили с ней, пока у нее глаза на макушку не повылазили. С тех пор больше не просит.

Все снова смеются, хотя образ матушки Теда с глазами на макушке не кажется мне смешным. Смеемся до конца обеда, смеемся в основном над Матти, который по-прежнему борется со своей привычкой к сквернословию. Каждое третье или четвертое слово, которое он произносит, это «бля» или «на хер», а за ними следует серия проклятий, адресованных уже самому себе. В конце концов он вообще умолкает. К концу обеда приятели опустошили все мои тарелки, не осталось ни крошки. Когда мы встаем из-за стола, я ищу взглядом по ту сторону стеклянной перегородки Лилли. Она улыбается мне, ее улыбка пронзает меня. Я не могу, не хочу, не собираюсь предавать эту улыбку. Я не предам ее. Ни за что, черт вас подери.