Джеймс Фрей - Миллион мелких осколков

Я достаю сигарету.

Вовсе нет.

Подвигаю к себе пепельницу.

Мы обсуждали утреннюю встречу. У твоих родителей она вызвала много чувств и мыслей, но давай начнем с тебя.

Я зажигаю сигарету, делаю глубокую затяжку. Выдыхаю.

Ужасное утро.

Джоанна смотрит на меня.

Выразись, пожалуйста, чуть яснее и обращайся к родителям, а не ко мне.

Я смотрю на родителей. Они держатся за руки, смотрят на меня.

Мне очень жаль, что утром пришлось все это рассказать. Представляю, как тяжело вам было все это услышать. Когда рассказывал, я испытывал несколько чувств. Во-первых, злость. Сильную злость. Во-вторых, ужас. Пока смотрел на себя со стороны, я осознал, какое же я чудовище. Я все же постарался скрыть от вас, что только возможно, и я даже не представляю, что было бы с вами, узнай вы все подробности моей чудовищной жизни.

Я снова делаю затяжку. Мать чуть теснее прижимается к Отцу, Отец обнимает ее чуть крепче.

Я испытываю стыд, жуткий стыд. Мне стыдно за себя, за свои поступки, за жизнь, которой я жил, за преступления, которые совершил. Мне стыдно, потому что вы хорошие люди и заслуживаете другого сына, не такого, как я. Мне стыдно, потому что я причиняю вам страдания сейчас и причинял раньше, я все это прекрасно осознаю.

Делаю еще одну затяжку.

Я раскаиваюсь, причины у моего раскаяния те же самые, что у стыда. Я испортил жизнь вам и себе, поэтому больше так продолжаться не может. Я не знаю, что будет дальше, смогу ли я измениться, но точно знаю, что жил неправильно. И знаю, что это целиком и полностью моя вина.

Делаю еще одну затяжку.

Мне дико захотелось напиться. Мне дико захотелось двинуться. Дико захотелось и того и другого в диких количествах. Но это случается часто, так что наш разговор тут ни при чем. Что еще я чувствую. Чувствую себя униженным, подлым, растерянным, жалким, изъеденным угрызениями совести.

Я умолкаю, делаю последнюю затяжку и кладу сигарету в пепельницу. Отец обнимает Мать, она плачет. Слезы текут у нее по щекам, но дыхание ровное, без всхлипываний. Джоанна смотрит на родителей.

Вы готовы?

Говорит Отец.

Да.

Расскажите Джеймсу, что вы чувствуете.

Отец глубоко вздыхает, смотрит на меня. Я бы предпочел, чтобы он смотрел в сторону. Он говорит.

Мы выбиты из колеи. Это ясно. Сначала я удивился, а за удивлением последовал шок. Я знаю, что очень много работаю, всегда много работал, дома редко бывал, но мне и в голову не приходило, чем ты занимаешься и как далеко зашел. Я считал, что крэк – это такой жуткий трущобный наркотик, который употребляют бездомные, шизофреники или бандиты. Я понятия не имел, что ты тоже его куришь, это пугает меня и огорчает. Что касается алкоголя. Я знал, что у тебя проблемы с выпивкой, и давно, но если ты начал страдать похмельем и терять сознание так давно, как говоришь, то значит, ты алкоголик с серьезным стажем. Меня поразило, что ты торговал наркотиками. Поразило, испугало, огорчило. Если б ты попался, то сел бы в тюрьму, и надолго, но это еще не худший вариант, если б ты попался. А ведь тебя могли и убить, так что, считай, ты чудом остался жив. Что касается твоих проблем с законом на сегодня, то тут я не знаю, что сказать. Конечно, мы с мамой не хотим, чтобы ты попал в тюрьму, и сделаем все, что в наших силах, чтобы этого не допустить. Кроме удивления и шока я чувствую разочарование, горечь, жалость. Я разочарован в тебе, в себе, в твоей матери. Значит, мы неправильно жили, если дела приняли такой оборот. Мне горько, потому что нелегко узнавать такую правду, какую узнали мы. Мне горько потому, что у меня такое чувство, словно меня обманывали и дурачили много лет, и потому, что обманывал и дурачил нас не кто-либо, а ты. Мне очень жаль тебя. Мне жаль тебя, потому что тебе пришлось пройти через ужасные вещи, а ни один родитель, особенно мать, не пожелает такого своему ребенку.

Он опускает глаза, глубоко вздыхает, потом снова смотрит на меня.

С одной стороны, мне хотелось намылить тебе шею сегодня утром и до сих пор хочется. С другой стороны, мне хочется обнять тебя и сказать, что все будет хорошо, но я сдерживаюсь. С третьей стороны, мне хочется махнуть на все рукой и сказать тебе – делай что хочешь.

Отец смотрит на меня, я отвожу взгляд в сторону. Он поворачивается к Матери, которая смотрит в пол. Он притягивает ее к себе, крепко обнимает, приободряя. Я говорю.

Папа.

Он смотрит на меня.

Прости меня.

И ты меня, Джеймс. Ты меня тоже прости.

Он смотрит снова на Мать. Она перестала плакать, на лице дорожки от слез.

Линн.

Мать кивает.

Ты в порядке?

Мать снова кивает, хотя вид у нее такой, что вот-вот опять расплачется.

Твоя очередь.

Она немного отодвигается от Отца, выпрямляется. Вытирает лицо платком и делает глубокий вдох.

Если не считать тех дней, когда умерли мои родители, сестра и брат, это утро было самым ужасным в моей жизни. Это было невыносимо. Невыносимо слушать весь этот ужас. Невыносимо от мысли, что ты все это совершил. Невыносимо узнать, сколько было лжи и обмана. Невыносимо узнать про наркотики, про неприятности с полицией, про алкоголь. Невыносимо от мысли, что все это продолжалось столько времени. Все, что я узнала этим утром, невыносимо.

Она снова начинает плакать. Снова вытирает лицо платком, снова делает глубокий вдох и продолжает.

Не понимаю, почему ты так поступаешь. Не понимаю, что тебя заставляет совершать все эти ужасные вещи. Начинаю думать, что я чудовищно плохая мать и чудовищно плохой человек и что я все в жизни делала неправильно. Из-за этого я ненавижу себя.

Ее дыхание становится более прерывистым. Она снова вытирает лицо.

Я потрясена, раздавлена, напугана. У меня такое чувство, словно я не знаю, кто ты такой, и это страшно. Ты ведь мой сын. Мой сын.

Она прерывисто дышит, плачет, вытирает лицо.

Я злюсь на тебя из-за всего этого. Это такая грязь. Крэк, отключки, продажа наркотиков, стычки с полицией, тюрьма. Ужасная грязь. Это самый жуткий кошмар, такое и во сне не приснится.

Плач переходит в рыдания. Слезы катятся ручьем.

Я чувствую себя полной дурой, потому что допустила все это, да еще защищала тебя все эти годы. Когда люди говорили про тебя что-то плохое, я кидалась в бой, говорила, что они ошибаются. Оказывается, это я ошибалась.

Больше она не заботится о том, чтобы вытирать слезы.

У меня было столько планов на тебя, столько надежд.

Она рыдает.

Ты мог бы стать кем пожелаешь. Кем угодно.

Рыдает.

А ты вот кем стал.

Рыдает.

Вот кем, подумать только.

Отец обнимает ее. Она утыкается лицом ему в грудь. Она воет, вскрикивает, ее плечи вздымаются, она комкает рукава отцовской рубашки. Я сижу, смотрю, жду, что будет дальше. Не понимаю, что мне делать. Мне хочется обнять родителей, попросить у них прощения, но я не смею. Мне хочется умолять их, чтобы простили меня, но они не простят. Мне хочется взять их за руки и сказать, что все будет хорошо, но я не вправе давать таких обещаний. Сижу, смотрю, жду, что будет дальше. Не понимаю, что мне делать. Хочу прикоснуться к ним, но не смею.