Джеймс Фрей - Миллион мелких осколков

Мы съезжаем с автострады на дорогу, которая ведет к клинике. Тут у Лилли проскакивает проблеск понимания, она осознает, где мы находимся. Вцепляется в мою руку, ее ногти впиваются мне в кожу, она смотрит в мои глаза, ее глаза наполняются страхом, и впервые за всю дорогу она говорит нечто осмысленное.

Я боюсь.

Тебе нечего бояться.

Я боюсь, Джеймс.

Все будет хорошо.

Я не хотела этого делать.

Я знаю.

Просто не смогла удержаться.

Все позади.

Я боюсь.

Мы уже дома. Все будет хорошо.

Мы подъезжаем к главному входу. Фургон останавливается. Хэнк и Линкольн выходят, Линкольн открывает заднюю дверь, я помогаю Лилли выйти.

Линкольн говорит.

Мы поместим ее в другое отделение.

Зачем?

На детокс.

Надолго?

Наверное, на сутки.

Вы уж там позаботьтесь о ней.

Постараемся.

Он подходит к нам, Лилли вцепляется в меня сильнее. Я говорю ей, что все будет хорошо, ей нужно идти, говорю, что люблю ее. Она начинает плакать. Я ласково подталкиваю ее к Линкольну, он придерживает ее с одной стороны, Хэнк с другой. Передав ее им с рук на руки, я смотрю на Линкольна.

Спасибо.

Он кивает.

Ложись спать. Спи сколько хочешь, а как выспишься, приходи ко мне в кабинет.

Хорошо.

Говорит Хэнк.

И не переживай за нее, все будет в порядке.

Меня прорывает.

Спасибо вам обоим, не знаю, как вас благодарить, спасибо за все.

Линкольн кивает, Хэнк говорит – брось. Они поворачиваются в сторону терапевтического отделения, ведут Лилли, которая шатается, снова что-то бормочет. Я смотрю им вслед, слезы текут из глаз, пытаюсь подавить рыдания. Я знаю, что она в хороших руках, я знаю, что с ней все будет в порядке, но видеть, как она идет этим путем, мне невыносимо, сердце разрывается, я готов умереть, чтобы она жила нормально. Я смотрю им вслед и плачу.

Они исчезают за дверьми терапевтического отделения. Я стою в одиночестве перед входом, уткнулся лицом в ладони и плачу. Холодно, темно, глубокая ночь, и мне ничего не остается, только плакать. Даю волю слезам. Оплакиваю ее и ее страдания. Я готов отдать жизнь, лишь бы она вылечилась. Готов был сегодня вечером, готов и в будущем. Если бы это ей помогло, я отдал бы жизнь за нее. Но я знаю, что это ей не поможет. Я плачу.

Перестаю плакать, захожу внутрь. За стойкой регистрации сидит женщина, мы здороваемся, я прохожу в отделение. В коридорах пусто и тихо, все спят. Дойдя до своей палаты, осторожно открываю дверь, бесшумно вхожу. Майлз спит, свет погашен. Я раздеваюсь, залезаю под одеяло.

Снова начинаю плакать.

Совсем тихо.

Думаю о Лилли и плачу.

Это все, что я могу.

Плакать.

Я сижу в комнате, Лилли тут же. У меня загруженный пайп в одной руке, бутылка в другой. Горелка стоит на полу между ногами. Курю, пью, жду, когда наступит забвение. Мне и хорошо, и гадко.

Старикашка тоже тут. Лилли ублажает его. Я сижу и наблюдаю за ними. Сижу и курю. Сижу и пью. Меня волнует только пайп. И еще бутылка. Перед ними я бессилен. Мне и хорошо, и гадко.

Сны похожи на реальность, как бывают похожи сны, во снах я вижу, слышу, обоняю, осязаю. Образы мелькают, как в кино со стереозвуком. Крэк и алкоголь в моем теле реальны, крэк и алкоголь в моем мозгу реальны. Я балансирую на грани между сознанием и бессознательным, туда, сюда, между рассудком и безумием. Мне и хорошо, и гадко. И хорошо, и гадко.

Я просыпаюсь от этого сна. Вылезаю из постели. Иду в ванную. Встаю под душ, смываю с себя вчерашнюю грязь. Долго стою под водой.

Одеваюсь, выхожу из палаты, наливаю чашку кофе, спускаюсь по лестнице в кабинет Линкольна. На нижнем ярусе групповое занятие, и, проходя мимо, чувствую на себе взгляды всех присутствующих. Я не смотрю ни на кого. Не здороваюсь. Прохожу мимо телефонной кабинки, потом через короткий коридор. Дверь открыта, Линкольн сидит за столом, читает Синюю книгу, Великую книгу, библию Анонимных Алкоголиков. Он смотрит на меня, пока я приближаюсь, и говорит.

Садись.

Сажусь напротив.

Хорошо спал?

Нет.

Кошмары снятся?

Да.

Я так и думал.

Почему?

Потому что так бывает.

Что бывает?

Мне до сих пор снятся, хотя прошло уже четырнадцать лет.

Наверное, это цена, которую приходится платить.

Наверное.

Линкольн смотрит на меня мгновение. В отличие от всех предыдущих наших встреч, в его взгляде нет ни раздражения, ни осуждения. Он приподымает книгу, говорит.

Ты читал ее?

Да.

Что думаешь?

Мне не нравится. Не вижу в этом правды.

Прошлый вечер заставил меня о многом задуматься.

Почему?

Потому что я не предполагал, что ты в состоянии совершить то, что совершил. Это просто исключено.

Потому что книжка так говорит?

Нет, потому что моя вера в эту книгу так говорит.

Я не верю в эту книжку, поэтому не обязан соблюдать ее правила.

Какие же правила ты соблюдаешь?

Свои собственные.

Что это за правила?

Собственно, правило только одно: не употребляй. Не важно, что происходит, не важно, как сильно хочется, просто не употребляй, и все.

И это, по-твоему, работает?

Да.

И этого надолго хватит?

Да.

Я испробовал этот способ.

И как?

Три раза срывался.

Как?

Я торчал на амфетамине. Меня привезли в реабилитационный центр, я провел несколько дней, связанный ремнем, отказывался слушать, что мне говорят. Думал, что я сильнее своей зависимости. Когда вышел, то при первом же удобном случае сорвался.

Как ты стал чистым?

Наконец, я сдался. Приехал сюда, стал слушаться, делал все, что мне велят, доверил свою волю Господу, как его понимал, проработал Двенадцать шагов. Это спасло меня.

Что ж, хорошо.

Да, конечно.

Он улыбается, смотрит на меня мгновение. Переводит взгляд на свою книгу, потом снова на меня.

Я не верил, что ты справишься вчера вечером.

Нет?

Мне здесь приходится слышать много хвастливой болтовни, и чаще всего болтовня так и остается болтовней.

Я не смог бы жить дальше, если бы ничего не сделал.

Не знаю, имеет ли это для тебя значение, учитывая наши отношения – вряд ли, но я тебя уважаю.

Спасибо.

Я не способен на такое. Я не поехал бы за ней, я не пошел бы на этот автовокзал, и уж точно меня и черт не затащил бы в тот притон.

Почему ты это говоришь?

Ты рисковал своей жизнью вчера вечером, и гораздо больше, чем сам догадываешься, ради того, чтобы спасти человека. Я спасаю людей, по крайней мере пытаюсь, но делаю это в специальных условиях, под защитой системы, которая исключает какой-либо риск для меня. Я не знаю, что ты видел прошлой ночью, с кем общался, но могу себе представить, на что это похоже, и понимаю, как это было непросто. Не думаю, что я способен на это.

Я полагаю, ты рисковал своим местом, когда поехал за мной.

Может быть, но ты рисковал жизнью, по сравнению с этим рискнуть работой – не такой уж большой риск.