Ласло Немет - Милосердие

Агнеш, опустив руки, стояла посреди кухни. В комнатах, очевидно, приход ее не был замечен, и от этого идти дальше, к тем, кто, забыв обо всем на свете, занят был только друг другом, было еще труднее. На откинутой скатерти кухонного стола валялась еще и шелковистая бумага из кондитерской; прилипшие к ней шоколадные крошки, пятна крема и глазури являли собой как бы карту последнего блюда, остатки которого еще не выносились из комнаты. «Продажа дома — вот с чего все это началось! — мелькнуло в голове у Агнеш, когда она смотрела на бумажную тарелочку из-под пирожных. — Если бы я тогда воспротивилась, не было бы у нас денег, не появилось бы в нашем доме после долгих лет войны и бедности долгожданное благополучие — и не возник бы этот Лацкович». Правда, она тогда и сама обрадовалась возможности освободиться от дома; мать была уже в отчаянии от ремонтов, от военных налогов, в Агнеш же поднял голову какой-то тайный стыд за свой «домовладельческий» статус.

Слух ее был нацелен на комнаты, и она невольно вздрогнула, когда за спиной звякнуло вдруг стекло в окошке входной двери. Это тетя Кати принесла обещанную газету, половина лица ее с большой бородавкой виднелась в единственном прозрачном квадрате окошка; через него она смотрела, есть ли кто-нибудь в светлом пространстве кухни. «Вы тут, Агика? — спросила она, тоже почти шепотом, когда Агнеш, с невольной осторожностью повернув ключ, открыла ей дверь. — Вот здесь пишут о пленных-то», — сказала она и сама огляделась тем временем в кухне, в которой раз в неделю делала уборку и которая поэтому все еще отчасти была ее владением. Очевидно, она тоже моментально заметила все, что заметила Агнеш, и теперь, словно переводя ход своих мыслей в движение глаз, сначала бросила мрачный взгляд на дверь, ведущую во внутренний коридор, потом недоумевающе и вопросительно посмотрела на Агнеш. «Я у Лимпергера взяла», — пояснила она голосом, ласковая растроганность которого не могла относиться ни к листу бумаги (привыкшая к стирке рука держала его осторожно зажав двумя пальцами), ни к услужливому соседу, проявившему столько внимания не только к ее печали, но и к несчастью Агики. «Спасибо вам, тетя Кати», — взяла листок Агнеш; хотя она намеревалась произнести это громко, досадуя на шепот привратницы, та же подлая робость как бы накинула невидимый колокол и на ее голос: это не был шепот, однако и звонкость в нем отсутствовала.

Бумага, которую принесла тетя Кати, представляла собой грубый оттиск на толстом листе, на каких агентство рассылало только что полученные сообщения. Между двумя другими новостями — о чьем-то назначении на должность профессора университета и о поездке министра — действительно значилось, обведенное карандашом, то, о чем тетя Кати успела сказать в подворотне: Телеграфным агентством получены сведения, что прерванные весной и возобновившиеся недавно переговоры об обмене все еще задерживаемых в России пленных офицеров привели наконец к положительному сдвигу, представитель венгерского правительства подписал соглашение, в соответствии с которым первая партия офицеров прибыла уже в Штеттин [12] Немецкое название польского города Щецин. . Агнеш пришлось несколько раз пробежать глазами разбегающиеся в ярком электрическом свете буквы, прежде чем официальные формулы сложились в ее сознании в осмысленные фразы: так нелегко было переключиться с реальности, которую представляла обертка от колбасы и пирожных, на то обнадеживающее, что смотрело на нее с принесенного оттиска. «Ну, что скажете, Агика? Теперь-то они вернутся, верно?» — смотрела на нее тетя Кати, словно от мнения Агнеш зависело, будет барин дома или не будет. «Кто уцелел, тот, может, вернется», — ответила Агнеш, с трудом находя под унынием, навеваемым ей дверью, ведущей в комнаты, какую-то надежду. «Как же не уцелеть-то, — сказала привратница, снова расчувствовавшись, и, словно уловив связь между мрачностью Агнеш и стоящими в кухне запахами, быстро завернула в бумагу непорезанный остаток рокфора. — Вернется он, вот увидите; он в последнее время так часто мне снится. Помните, я вам давеча говорила?» — «Там видно будет, тетя Кати», — ответила Агнеш и положила руку на запястье служанки, словно желая, чтобы и к ней перешла частица ее уверенности.

Привратница даже сейчас, погруженная в свои переживания, помнила, что разговаривать с господами следует только работая; она поставила воду на газ. В раковине еще лежала немытая обеденная посуда. «Уж коли я здесь, прополосну, что ли, — сказала она и с явившегося ей во сне барина, который был точь-в-точь таким, как в те времена, когда они жили около Крепости, и которого будто бы первым увидел дядюшка Бёльчкеи, вышедший вынести мусор, опять постепенно вернулась к тому, что ныло у нее в сердце. — «Глянь-ка, Кати, кто к нам пришел-то», — говорит мне мой муженек. (И муженек ее, вот что главное, был точь-в-точь такой, как когда-то.) Вы ведь и сами помните, Агика, хоть совсем еще были девочкой, как мы тогда жили, — терзала она свое и без того истерзанное сердце сладкой мукой сопоставления безутешного «сейчас» и туманно-далекого «когда-то». — Мы с ним то и дело бороться принимались, помните? Вы однажды расплакались даже, думали, это мы всерьез. А в субботу вечером вместе ходили в корчму, один раз и вас взяли, помните, потому что барин с барыней в театр ушли. Корчма тогда была на углу, где улица Донати сходится с улицей Ференца Толди. Мы вам леденец купили у лоточника, длинный такой, из ячменного сахара… да только вы все равно проговорились, господи, вы же такая еще были маленькая». Агнеш действительно помнила кое-что: корзину лоточника, скандал, разразившийся дома, и даже свой стыд, когда тетя Кати корила ее за предательство. Поток воспоминаний прерван был громким дребезжащим звоном: из рук тети Кати выскользнула терка и, произведя удивительный для своих размеров шум, запрыгала по каменным плиткам. Обе в испуге подняли взгляд на дверь, ведущую в комнаты, словно находиться в кухне им было строго запрещено. Из глубины квартиры ответила удивленная тишина, затем скрип двери: их услышали. «Это вы, Кати?» — послышался голос из столовой. Случалось и в иные дни, хотя и все реже, что привратница по привычке заходила помыть посуду и прибраться, зная, как барыня ненавидит мытье посуды. «Я», — ответила Кати, глядя на Агнеш, и, склонившись над раковиной, принялась усердно прополаскивать чистую уже тарелку. Видно, в этом «я» прозвучала все же какая-то неуверенность, так как хозяйка не возвратилась, успокоенная, к своему гостю, как, судя по оставленной открытой двери, собиралась было, а приблизилась еще на одну дверь, словно желая удостовериться, что голос из кухни не обманул ее. Но тут уже и Агнеш двинулась в комнаты, ей навстречу, прижав к себе книги, словно в эту минуту вошла в квартиру. «Ты?» — удивленно взглянула на нее мать. «Билетов в кино не досталось», — смущенно ответила Агнеш, идя рядом с матерью к бывшему кабинету, который после мобилизации отца стал ей вроде учебной комнаты.