Донна Ванлир - Рождественская надежда [litres]

– Эмили поместили в приемную семью, – сообщила я.

– Меня за такое могут уволить, – продолжала она. – Надеюсь, не уволят, но могут.

– Вы хотите повидаться с внучкой?

Женщина шумно выдохнула в трубку. Я мысленно представила, как она возмущенно отмахивается от меня.

– Если будет время. А его, может, и не будет! Хватит только на то, чтобы по-быстрому съездить туда-сюда. Меня надолго с работы не отпустят.

– Вы знаете отца Эмили? – перебила я.

– Если б знала, он бы сейчас не разгуливал где попало и не плодил детей от разных девчонок.

На этом и наш разговор завершился. Я позвонила брату Трейси. Он посочувствовал племяннице, но сразу дал понять, что не сможет взять ее к себе. Объяснил, что работает на складе в ночную смену, а семьи у него нет. Я положила трубку и вычеркнула всех троих. Ненавижу эту составляющую своей работы – видеть, что близкие ребенка ему вовсе никакие не близкие и не могут, а то и не желают заботиться о нем. Кажется, единственной, кто переживал за Эмили и Трейси, была Грета Ларсон. Я набрала ее номер. Ответил пожилой мужчина. Сомневаться не приходилось: он плохо слышит. Когда мне в третий раз пришлось просить Грету к телефону, мое терпение почти иссякло. Наконец он передал ей трубку.

– Огромное спасибо, что позвонили. – Голос Греты дрожал. – Я так волновалась. Никто из соседей не знает, что с Эмили.

Я заверила миссис Ларсон, что девочку поместили в хорошую приемную семью, и спросила:

– Вы что-нибудь знаете о семье ее матери?

– Родители разведены. Отец болеет, а мать у нее какая-то странная. Трейси довольно часто общалась с братом, особенно в первый год после рождения Эмили, но я ни разу его не видела. Он живет в паре часов езды отсюда.

– А об отце Эмили вам что-нибудь известно?

– Честно говоря, я думаю, даже самой Трейси о нем мало что известно. Они были подростками, когда она забеременела. Скорее всего, он закончил колледж, нашел работу. Возможно, женился и завел детей. Кто знает? Уверена, судьба Эмили ему безразлична. Трейси не стала писать его имя в свидетельстве о рождении. Не знаю, почему. Мог бы, по крайней мере, алименты платить. Государство бы заставило. Но, видимо, Трейси не хотела сражаться с ним за выплаты. Бедняжка. – Голос Греты сорвался, и она кашлянула, прочищая горло. – Трейси была слишком юной, чтобы растить ребенка. Ей вечно не хватало денег, но она была хорошим человеком. И дочурка ее – чудесная девочка.

Грета замолчала. За эти несколько лет она стала Трейси ближе, чем родная мать.

– Вы вчера оставались с Эмили? – уточнила я.

– Нет, мы с мужем отмечали годовщину свадьбы. Что-то подсказывало мне, что Трейси не сможет найти никого, кто посидел бы с девочкой. Но она уверяла меня, что все будет в порядке. Зачем же я ее оставила…

– Вы думаете, вчера вечером Эмили была одна?

– Думаю, да. Даже представить страшно, как малышка испугалась, когда в доме появилась полиция.

Я поняла: Грету бесполезно расспрашивать. Она ничего не знает. Но кто же держал Эмили за руку? Этот вопрос не давал мне покоя. Может, кто-нибудь из соседей, знавший, что Трейси нет дома? Что, если у него имелись какие-то неблаговидные намерения? Отогнав от себя эту мысль, я пообещала Грете связаться с ней позже и повесила трубку.

Грета и Хэл понимали: хозяин дома, где жила Трейси, постарается как можно быстрее сдать его. Им не хотелось, чтобы в вещах Эмили и ее мамы рылись чужие. Поэтому они поехали туда, загрузив в машину побольше пустых коробок. Хэл вытаскивал продукты из холодильника, а Грета укладывала альбомы с фотографиями, семейные видео, одежду Трейси, которая в будущем могла пригодиться Эмили, малочисленные недорогие украшения и все игрушки. Когда Грета доставала из шкафа простыни и полотенца, на пол вывалилась небольшая коробочка. Открыв ее, Грета обнаружила маленький серебряный крестик с розовыми камушками. На обратной стороне была надпись: «Эмили с любовью от мамы». Внизу выгравировано: «Рождество», и указан год. «Она была хорошей матерью», – прошептала Грета. Убедившись, что все вещи, которые могли когда-нибудь понадобиться Эмили, собраны, супруги подошли к выходу и остановились. Грета окинула взглядом гостиную и кухню, где бывала так часто за последние четыре года, и вытерла слезы. Хэл достал из кармана платок и высморкался. Оба переживали, что ничем больше не могут помочь Эмили, не понимая, что сделали самое главное – подарили тем, кого любят, свое время и заботу.

Десять дней спустя я работала в офисе, когда позвонила Грета. Хозяин дома просил забрать оставшиеся вещи Трейси, чтобы можно было сделать в нем ремонт и снова сдать. Я помнила о своем обещании привезти туда Эмили, чтобы она попрощалась с прошлым, и поехала за девочкой к Делфи.

Когда мы заходили в дом, я взяла Эмили за руку. Стены казались голыми. В кухне и комнатах валялись коробки. Воздух был спертым, пахло моющими средствами.

– Где все вещи? – спросила девочка.

– Грета и Хэл их упаковали. Они собрали для тебя несколько коробок. Оглядись, может, тебе еще что-то понадобится.

Не отпуская моей руки, девочка направилась в свою комнату. Шкаф и комод опустели, на кровати больше не было белья, все игрушки исчезли. Я посмотрела на Эмили, пытаясь понять, что происходит в ее душе.

– Можно мне забрать кроватку?

– Да, – кивнула я. – Попрошу Хэла, чтобы он заехал за ней.

Мы зашли в комнату Трейси. Эмили села на краешек постели. Наморщила лоб, но не заплакала. Наверное, они с мамой частенько уютно устраивались здесь по вечерам, читали или просто над чем-нибудь смеялись. Девочка заглянула под кровать.

– Тут раньше были мои книжки.

– Они у Греты.

Эмили открыла коробку, лежащую рядом с комодом, и начала перебирать одежду Трейси. Почти в самом низу она обнаружила розовый свитер с Микки и Минни Маусами и, сняв куртку, натянула его.

– Можно?

– Конечно. Бери, что хочешь. Это все твое.

Она вытащила толстовку, серую, с потрепанными рукавами, и прижала к себе. Вероятно, Трейси любила ее больше всех. Потом мы нашли коробку с надписью «Рождество». Эмили открыла ее. В ней лежало несколько шариков, гирлянда и фарфоровая рождественская композиция: Иосиф, Мария и младенец. Я наблюдала, как Эмили ходит среди коробок, проводя по ним ладошкой. Мы с девочкой выглядывали из окон, копались в коробках, перебирали вещи. Когда мы закончили, я направилась к выходу и взялась за ручку двери, но Эмили удержала меня, прижавшись к моей ноге: ей не хотелось уходить. Всхлипнув, девочка скользнула на пол, и я поняла: именно в этот момент она осознала, что никогда больше сюда не вернется. Не увидит, как мама в любимой серой толстовке делает макияж в ванной перед зеркалом. Не будет больше смотреть мультики, сидя у нее на коленях, или уютно устраиваться в ее постели с любимой книжкой. Эмили рыдала у меня на руках. Вдвоем мы сидели у порога и смотрели на заваленный коробками дом, о котором у этой малышки останутся лишь воспоминания. Всей душой я желала, чтобы девочка запомнила, как выглядело это место раньше, запомнила его запах, и любовь, которой оно было наполнено. Я молилась, чтобы она никогда не забыла его, ведь здесь Эмили провела первые годы своей жизни. Ничто не может заставить пятилетнего ребенка принять утрату и навеки попрощаться с мамой. Но Эмили справилась. Не знаю, сколько времени мы там пробыли. Неважно. Мы ушли, когда она была готова покинуть дом. Девочка взяла меня за руку и закрыла за собой дверь.