Донна Ванлир - Рождественская надежда [litres]

– «Сегодня папа весь день пролежал в постели. Мама за ним ухаживала и разговаривала с ним так же, как раньше, но лицо у нее было грустное. Она долго сидела на краю кровати, держа его за руку и глядя в глаза. Наверное, хотела получше запомнить лицо».

Прикрыв рот рукой, я остановилась. Мириам не сказала ни слова, только терпеливо ждала.

– «Я больше не могу смотреть, как папа умирает. За что им это с мамой? Папа никогда не терял веры, – и какой от нее сейчас толк? Богу все равно. Наверное, он просто не в курсе, что происходит тут, внизу. Если бы знал, он бы вмешивался почаще и помогал людям».

Вытирая нос, я закрыла дневник.

– Это его последняя запись.

– Мне ужасно жаль, Глория. Я даже не представляла…

Я еще раз вытерла лицо салфеткой и скомкала ее в руке.

– И никаких вестей о нем… с тех пор?

– Никаких. Мы только молимся о нем в надежде однажды достучаться до его сердца.

– А что, если ваши молитвы не работают?

– Ну, разумеется, работают! – воскликнула я, вскинув голову.

– А что, если нет?

– А что, если да?

– Все-таки Мэтью не вернулся, – тихо произнесла она.

– Должно быть, таков его выбор. Мы не пешки у Бога в руках. Мы вольны поступать так, как сами пожелаем.

Мы обе замолчали.

Вновь исчезнув в темноте гостиной, я сняла с елки конверт и принесла его Мириам.

– Лет двадцать назад мы ходили на очередной баскетбольный матч Эндрю. Против них играла команда из маленького, богом забытого городка в Джорджии. Мальчишки были одеты кто во что горазд: в джинсы, в шорты – кто что смог раздобыть. В себя они явно не верили и играли кое-как. Уолт тогда сказал: «Если бы я мог купить форму этим ребятам». Ничего не ответив, я сразу пошла выяснять, где можно купить спортивную форму. На Рождество я оставила для него конверт в ветвях елки – мой подарок. Я вложила туда записку «„Боевые Орлы“ получили подарок от твоего имени» и фотографию команды в новехонькой форме. С тех пор мы с Уолтом каждый год пытались перещеголять друг друга этими конвертами. А это, – похлопала я по конверту у себя на коленях, – последний конверт для Уолта. Обещание, что я никогда не перестану искать Мэтью.

– Ты поэтому разрешила Эрин пожить у тебя? Поэтому ты ковыряешься в мешках с грязной одеждой и моешь вонючие холодильники?

Беспомощно крутя конверт в руках, я почувствовала, что мои глаза наполняются слезами. Подавшись вперед, Мириам впилась в меня взглядом.

– Глория, ты же не винишь себя за то, что он ушел?

Поглаживая пальцем пожелтевшую бумагу, я молча смотрела на конверт.

– Мой отец всегда говорил: «Пойми, что гложет твое сердце, и займись делом». Меня убивала мысль о том, что Мэтью оказался на улице. Я думала об этом каждый раз, когда видела других бездомных, и понимала, что должна им помочь. И я всегда молилась о том, чтобы кто-нибудь помог Мэтью, где бы он ни находился.

– Он не знает, что ты переехала сюда?

Я удалилась в гостиную и пристроила конверт среди еловых веток.

– Нет, – сказала я, вернувшись, – но в том городе все еще живут наши родственники, он мог бы найти меня через них.

Сев за кухонный стол, я сложила руки под подбородком.

– Мне было одиноко в Джорджии. Дети разъехались, мужа не стало. Меня окружала лишь тишина, оглушающая тишина, я не находила себе места. У Уолта было кресло, в котором он подолгу сидел, укрывшись старым и страшненьким зеленым пледом. Когда он умер, в кресле постоянно сидела я, как будто в нем я могла быть ближе к мужу. Первые восемь месяцев после его смерти я не могла прийти в себя, но однажды мне позвонила Стефани сказать, что ждет ребенка, и от сердца у меня отлегло. На следующий день я перестала упиваться горем, а еще через день задумалась о том, что я здесь делаю. Что-то распродав, что-то отдав детям, я избавилась почти от всех вещей и перебралась сюда, поближе к своему первому внуку. Жизнь сильнее смерти, так что я твердо решила надавать смерти по зубам и вернуться к жизни. Умеют же внуки привести в чувство.

– А свет на крыльце ты тоже из-за Мэтью не выключаешь? – спросила Мириам, замерев с чашкой чая в руке.

Я кивнула.

– Н-да, глуповато я себя чувствую…

– Ты же не знала.

– Я, кажется, вообще ничего не знаю. Если бы Линн был жив, он бы знал. Он все обо всех знал.

– Теперь знаешь.

– Я была не слишком добра к тебе, Глория.

– Да и я к тебе: рассказывала всем, что твой британский акцент такой же настоящий, как цвет твоих волос. Прости меня.

Упершись локтями в стол, Мириам расхохоталась.

– Могу помочь незнакомцу на улице, но только не незнакомцу у меня перед носом, – призналась я, откинувшись на спинку стула. – Я слишком полагаюсь на свою способность разбираться в людях. Точнее, – осеклась я, – неспособность.

Пора сменить тему.

– Ты бы хотела снова выйти замуж?

От смеха Мириам запрокинула голову.

– О боже, нет! Хватит с меня двух мужей! Хотя одной, конечно, тоже одиноко. – Она задумчиво постучала по столу пальцами. – Было бы здорово жить в отдельных домах, соединенных длинным переходом. Я бы жила в своем доме, а муж в своем. Мы ходили бы друг другу в гости, вместе ужинали, болтали… но после ужина он возвращался бы к себе домой, а я оставалась бы у себя. Кто бы от такого отказался?

– Революционно!

– Мне жаль, что Линн ушел так рано, – сказала она, опустив взгляд. – Он хранил секрет нашего брака. Если бы мы могли познакомиться раньше, лет в двадцать, а в не тридцать пять…

– Сколько, ты сказала, вы были женаты?

– Двадцать пять лет.

Подводя подсчеты, я задумчиво уставилась в стол.

– Получается, овдовела ты в шестьдесят?

– Ага, – согласилась Мириам. И в ту же секунду подскочила как ужаленная. – То есть нет! Нет! Я вышла за него, когда мне было… – судорожно считала она в уме. – Двадцать два, я вышла за него в двадцать два!

Я спрятала лицо в ладонях, и мои плечи задрожали от беззвучного смеха.

– Да что с тобой не так, Глория? – взвизгнула Мириам. – Впрочем, ладно, забудь. Но я все равно отказываюсь быть членом Ассоциации пенсионеров!

В порыве смеха я ударила рукой по столу.

– Неужели ты не пользуешься льготами в День пенсионера у Уилсона?

– Никогда! Я вообще в городе стараюсь не появляться. Стоит выйти на улицу, как тебя сразу в старухи записывают. А я не старая!

Я выпрямилась и в знак уважения приложила руку ко лбу.

– И я не старая! В общем-то я и не чувствую себя старой, пока не выйду в люди, а там уж – пиши пропало.

– Когда-нибудь видела себя в зеркале вверх тормашками? – спросила Мириам, скрючившись от смеха.

– Чего?

Она схватила тостер и опустила его почти до пола. Я наклонилась и, увидев свое отражение, в ужасе отпрянула.

– Что это?!

Не в силах стоять на ногах, Мириам прислонилась к стене, умирая от смеха.