Камилла Пэган - Жизнь и другие смертельные номера [litres]

– Эй! – крикнула я из-за двери. – Есть кто-нибудь?

Она распахнула дверь и при виде меня вскрикнула «Ай!».

– Скажите, на кого я похожа, – сказала я. – Я неважно себя чувствую.

– Ты будто проглотила рыбу-меч, mija .

– Интересно, у меня в животе сейчас как раз такое ощущение. Вы знаете какого-нибудь приличного врача?

– Врача? Знаю ли я врача! – сказала она, суетясь вокруг меня. – Я знаю всех трех врачей на острове и даже могу отвезти тебя к самой лучшей. Я поведу машину.

– Я могу вести сама.

Она погрозила мне пальцем.

– Это не обсуждается. Здесь живут люди, которых я люблю и вовсе не хочу, чтобы ты кого-нибудь из них переехала по дороге.

Спорить не было смысла. Я забралась в ее старенький пикап «Шевроле» и позволила ей везти меня в больницу. Она помогла мне подняться по ступеням, и единственное, чего мне удалось добиться, это не дать ей зайти вместе со мной в кабинет и держать меня за руку во время осмотра.

Так что вошла я одна. Женщина с черными кудрями и без единой морщинки на лице представилась как доктор Эрнандес.

– Мне тут удалили… э-э… кое-что, и теперь очень больно, – сказала я, задирая рубашку. – Вообще-то я собираюсь ехать домой, к своему врачу, – подумаешь, чуть-чуть приврала, – но надеялась, что вы мне что-нибудь выпишете от боли, пока я до него не добралась.

Она осмотрела шов, потом нажала на него пальцами. Я заскрипела зубами и едва удержалась от того, чтобы стукнуть ее по голове.

– Болит, потому что там инфекция, – сказала она. – Швы нужно было снять по меньшей мере неделю назад.

– Я думала они растворятся сами.

– Это не такой вид швов. Сейчас сделаю местную анестезию. Пока буду делать, будет больно, но потом станет легче. – Она воткнула мне в живот огромный шприц и, наклоняя иглу то туда, то сюда, залила мне под кожу холодную жидкость.

– Все… еще… болит, – пропыхтела я, когда она извлекла иглу.

Она бросила шприц в корзинку для медицинских отходов и улыбнулась.

– Но теперь ведь уже не болит?

Я сморщилась, но боль и вправду сменилась легким покалыванием. Может быть, следующие несколько месяцев я буду жить на местной анестезии. Но нужно будет найти врача, – не доктора Сандерса, конечно, – который согласится предпочесть паллиативный метод лекарственному. А это будет непросто.

Доктор Эрнандес с помощью пинцета извлекла из моей кожи окровавленные нитки, очистила рану и велела в течение недели пользоваться мазью и менять повязки. Она выписала мне антибиотик:

– Это нужно принимать, чтобы избавиться от инфекции. Через день-два станет лучше, но нужно пройти весь курс, до последней таблетки. Я наблюдала случаи септического шока у пациентов, которые неправильно принимали лекарство.

Я поблагодарила ее за эту обнадеживающую информацию и вышла в холл.

– Все в порядке, – сказала я Милагрос.

Она кивнула и взяла меня под руку. Так мы и вышли из поликлиники – я опиралась на пожилую женщину, чтобы собраться с силами, а она поддерживала меня, как хрупкую девочку. Она помогла мне забраться в пикап, и я заплакала. Все это – утешения, доброта, почти материнская забота – успокаивало, хотя и напоминало мне о том, чего я была лишена. Потому что в этот момент больше всего я тосковала не о жизни до признания Тома, или даже до того, как я в первый раз вошла в кабинет доктора Сандерса. И не о Поле, и не об отце, – о тех, кто больше всех на этом свете любил меня. Нет, мне хотелось к маме.

Похоже, Милагрос поняла, что я плачу не от боли.

– Все хорошо, mija . Что бы там ни было, все будет хорошо. Ты здесь. Ты жива.

– В этом-то все и дело, – сказала я, закрывая лицо руками. – Это неправильно, что я жива. – Я вспомнила крушение самолета и грузовик на туристской тропе. Даже не считая рака, разве это не говорит о том, что мне суждена короткая и неприметная жизнь?

– Кто это тебе сказал? – ласково поинтересовалась Милагрос. – Ты именно там, где тебе положено быть, пока все не закончится, и тогда тебя не будет нигде. Пан или пропал, вот как происходит со всеми нами.

Если она права, почему мне положено ехать по грунтовой дороге через крохотный островок в Карибском море? Почему мне положено умереть быстро и мучительно, как моя мать?

Я посмотрела в окно, ища взглядом диких лошадей, но не обнаружила никаких скрытых знаков или ответов. Только деревья, кусты и лозы, слившиеся в кажущуюся бесконечной зеленую линию.

Моя мать похоронена в пригороде Детройта, в трех часах езды от нашего дома, на кладбище, где лежат ее родители и множество ее родственников.

С таким же успехом это мог быть Узбекистан.

Вряд ли я смогла бы общаться с ней, если бы кладбище было ближе, но я была в ярости. Это был еще один способ спрятать ее от меня.

Может быть, поэтому несколько месяцев после ее смерти – на самом деле, нашей смерти, потому что семья, к которой мы привыкли, умерла вслед за ней, – отец возил нас с Полом на кладбище каждый раз, когда мы об этом просили. Потом, после нескольких изнурительных поездок на выходные, отказался:

– Во-первых, я устал, во-вторых, гостеприимство моих кузенов имеет пределы, – сказал он, имея в виду родственников, у которых мы останавливались во время наших визитов. – Скоро поедем опять. Но не сейчас, хорошо?

Я не считала, что это хорошо, но промолчала и дала выход своей злости, обрушив бытовые ножницы на свои кудряшки. Пол, чуя, что катастрофа в разгаре, проник в ванную, когда варварское дело было уже наполовину сделано. Он ничего не сказал, только протянул руку, чтобы забрать ножницы, и я их отдала.

– Только не говори папе, что это из-за того, что он не повез нас к маме, – сказал он, стараясь создать на моей голове хоть какую-то видимость, что мои волосы не застряли в вентиляторе.

– Ага.

– Либби, ну пожалуйста, – сказал он, продолжая стричь, – нельзя. Он и так расстроен. Наври, что к волосам приклеилась жвачка. Скажи, что тебе надоело, когда тебя дергают за кудряшки. Что угодно, только не про кладбище, ладно?

Я ничего не ответила, но позже, увидев папу, улыбнулась широко, как только могла, будто мне смешно оттого, что я вылитый Билли Кристал [32] Уильям «Билли» Эдвард Кристал (род. 1948) – американский комик, актер, кинорежиссер и продюсер, а также писатель и телеведущий. в молодости. И когда он улыбнулся в ответ, я поняла, что Пол спас нас всех от очередных ненужных разборок.

Это в характере Пола: разруливать ситуации, спасать меня. Он был мне необходим, и, что важнее, мне было необходимо, чтобы начавший что-то подозревать Том не навел его на мысли об ужасных вещах, которые я скрываю.

Поэтому, когда Милагрос довела меня до пляжного домика и я проглотила горсть антибиотиков и ибупрофена, я с неохотой позвонила ему. Но когда он взял трубку, я так и не смогла заставить себя это выговорить. Я только села на край кровати и начала плакать в трубку.