Людмила Улицкая - О теле души [Новые рассказы] [litres]

Во всех прочих отношениях Лиля оказалась прекрасной женой: она научилась безукоризненно гладить белые рубашки, правильно варить рис, в наемной квартире соблюдала чистоту и тщательно чистила ковер, который Салих купил сразу же, как только они переехали. Лиля все успевала и по утрам училась в институте. Салиху и это в ней нравилось.

Взаимопонимание налаживалось: Лилин английский крепчал и обогащался, чему способствовали занятия в институте. Для Салиха это было приятной неожиданностью – русский язык шел у него самого плохо. Зато Лиля говорила по-английски бойко, и некоторая топорность быстро выправлялась от одного общения с мужем.

Изредка навещавшая дочь Вера Иванна никак не могла взять в толк – удачно она тогда зацепила жениха или промахнулась. Он был вроде и обеспеченный, но жадноват. Дядя Коля хотел подкатиться денег занять – продавалась у одного мужика в его эмгэбэшном гараже подходящая машина, не очень старая, вполне ничего, мотор перебрать, и еще побегает. А зятек с порога сказал: нет, я учусь пока, родители мне до сих пор помогают. Вот стану сам зарабатывать, тогда поговорим. Может, Салих сказал и поласковей, но Лиля усилила перевод, потому что знала манеру матери и ее муженька грести все в свою сторону. Здесь у молодоженов было полное взаимопонимание…

Лиля между тем подурнела, ее умеренная красота пошла пятнами, живот устремился вперед прежде положенного времени – это от узости таза, как объясняла врач из районной женской консультации в Дегтярном переулке, по месту прописки. Тамошняя врачиха, старая еврейка с нежными усами, по фамилии Берман, была более чем знакомая, к ней с довоенных времен ходили все беременные тетки из двора, и сама Вера Иванна под ее наблюдением рожала Лилю. Вот эта Берман каждый раз кряхтела, когда Лиля к ней приходила, и на седьмом месяце сказала, что кесарева сечения не избежать. То есть избежать-то можно, но лучше не рисковать, у первородящей с таким сложением есть большая опасность, что сама не разродится…

Ничего этого Лиля мужу не говорила, давала ему живот потрогать, грудь или что там еще – но не более того. Срок шел, обещая освобождение. Экзамены в институте за первый курс она успешно сдала, несмотря на беременность. Но решила, что в будущем учебном году возьмет отпуск, чтобы подрастить ребенка, а через год вернется к учебе.

Лильку в роддом имени Крупской положили за несколько дней до срока, чтобы не упустить и предусмотреть возможные неприятности. Салих пришел под окно только один раз, – в палаты не пускали, – прокричал снизу что-то непонятное, но передачу принес: яблоки, кефир и письмо. В письме было написано, что в Сулеймании умер его отец и ему нужно срочно ехать на похороны.

Лиля в тот же вечер и родила девочку – ровно через год после свадьбы, в середине сентября. Без всякого кесарева сечения, от одного возмущения, что муж покидает ее накануне такого события. Девочка была до смешного похожа на отца, если снять с того очки и усы.

И всё. На этом муж исчез. Забирали Лилю из роддома Вера Иванна с мужем. Сначала дядя Коля на служебной машине отвез ее в съемную квартиру. Там обнаружились следы торопливых сборов, разбросанные вещи, а на столе между немытыми тарелками и чашками лежала коробочка, которую первой заметила зоркая Вера Иван-на. В ней лежало кольцо. Бриллиантовое. Камушек небольшой, но блескучий. Вера Иванна его быстро цапнула и засунула себе в бюстгальтер, приговаривая: «Уж я получше тебя сохраню…»

Лиля промолчала. Ребенок тоже деликатно молчал. Он, то есть она с рождения привыкла к изобилию: молоко из материнских сосков текло непрерывным потоком, без всяких усилий со стороны детского ротового аппарата. Все новорожденные в родильном отделении, кому от матерей недоставало, питались от Лилиных щедрот.

Вера Иванна оглядела брошенную в спешке комнату и приказала Лиле ехать пока домой, а на съемную квартиру вернуться, когда Салих приедет с похорон. Лиля от растерянности молча согласилась.

Поехали домой, в шильцевскую комнату. Мебель немного подвигали – сервант к тому времени уже был куплен, и теперь он занимал то место, где могла бы стоять детская кроватка. Так что арабскую девочку положили в корзину и назвали неуместным именем Виктория. И стали жить и ждать…

Первые дни все молчали. Дядя Коля, потому что привык молчать. Лиля – потому что ей нечего было сказать, а Вере Иванне было чего сказать, но она изо всех сил сдерживала бурлящую в ней ярость против Салиха, который оказался предателем, как все мужики… хотя и иностранец. И против Лильки, которая, дура, не могла мужика удержать. А то без него не похоронили бы!

А на самом деле зла была на себя. Через неделю призналась: дура я последняя. Нашло на нее прозрение: обманули ее! Думала, приличный иностранец, а он араб… Не вернется. Попользовался – и конец.

Похоже, так оно и было. День шел за днем, прошел месяц, муж не появлялся…

Бедная Лиля! Ей казалось, что она от барачного двора совершила брачное восхождение в высший круг, и теперь возвращение домой, да еще и с ребенком, означало ужасное крушение.

Снятая квартира оплачена была до конца месяца. Муж, уезжая на похороны, не позаботился ни о ней, ни об их ребенке, и ужасное предчувствие овладело Лилей: муж не вернется никогда. С каждой неделей надежда на его возвращение таяла. Тем более что никаких писем…

Октябрь был уже на половине. Теперь Лиля чувствовала себя уязвленной, обманутой, особенно обидно было, что родила, как дура, ребенка, который теперь руки связывал. Она с недоумением смотрела на девочку, не понимая, зачем ее родила. Девочка вела себя как ангел, видимо, понимала, что матери не до нее. Голоса не подавала, сосала усердно, спала без лишнего просыпа и улыбалась смутной и преждевременной улыбкой.

В конце месяца позвонил хозяин квартиры, велел забирать все имущество, и Лиля с матерью и дядей Колей поехали на бывшую квартиру за Салиховыми вещами, книгами и бумагами. Сначала две картонные коробки стояли под родительской кроватью, потом снесли в дровяной сарай.

Лиля ждала от мужа сообщений, но их все не было. Мысль, что Салиха она никогда больше не увидит, крепла с каждым днем. Теперь надо было самой о себе позаботиться.

Первое, что сделала, – в связи с семейными обстоятельствами перевелась на вечерний. Институт бросать она не собиралась. Днем сидела с дочкой, потом сцеживала молоко и оставляла бутылочки вместе с ребенком на попечение матери. Та первое время молчала, потом однажды, выпив, разоралась на Лильку – что она клуша, туша, даже адреса не имеет, а надо на алименты подавать, пусть содержит… и велела ей ехать в университет, к профессору, чтобы узнать адрес мужа «досконально»… Сама же наутро сложила все Салиховы вещи в две сумки, удивляясь, зачем ему нужно было столько рубашек – одиннадцать! И три костюма! И поехала в комиссионку в Благовещенский переулок, где всю Салихову одежду приняли за хорошую цену.