Хэрриет Эванс - Лето бабочек

Я дошла до самого верха на второй этаж, где страх и хаос умолкли и воцарился порядок и теплота. И я увидела книгу. Квадратная жесткая обложка, побитые уголки… Мэтти. Две фигурки, бегущие по полю в погоне за бабочками. В детстве я читала ее сто раз. Она ушла – ее яркая, светлая кухня ушла, – но книга все еще была тут, я знала это, и это все должно быть каким-то образом связано. Моя мама. Я. Мой отец и то, что произошло.

Я думаю, сейчас самое время для небольшого биографического отступления. В феврале 1986 года, когда мне было примерно шесть месяцев, мой отец отправился в экспедицию в тропические леса Венесуэлы, в поисках Стеклокрылой бабочки, и больше не вернулся. В возрасте примерно двадцати – как раз после смерти миссис Полл – я дала себе обещание узнать о Стеклокрылых бабочках все, что смогу. Скоро в местной библиотеке закончились книги, которые могли бы мне помочь, и думаю, тогда моя бедная мама и вспомнила об абонементе в Лондонскую библиотеку; я брала все книги по этой теме, которые находила, и читала все подряд, мало чего в них понимая. Я ненавидела бабочек: как любой уважающий себя лондонский ребенок, я с осторожностью относилась к ярким порхающим существам, которые летели тебе прямо в лицо. Я знала, что они заманили моего отца, но почему-то их изучение меня успокаивало: это давало мне чувство контроля.

Еще он изучал мимикрию Бейтса – об этом я тоже узнала из сводки новостей. Поскольку маловероятно, что вы знакомы с мимикрией Бейтса, объясню: это такой синдром, когда бабочки, которые особенно подвержены нападению других видов в джунглях, научились эволюционировать так, чтобы напоминать совершенно разные виды бабочек, которые непривлекательны для хищников. Очевидно, мой отец занимался какой-то важной работой в этой области. Его считали продвинутым мыслителем в вопросах эволюционной теории бабочек – его и Набокова, можете в это поверить?

Не думаю, что ему хотелось уезжать в ту командировку. Мама однажды сказала, что ему было очень трудно оставлять жену и новорожденную дочку. Мама буквально никого не знала в Лондоне: еще несколько лет назад она была как те героини романов, которые бросают все ради любви.

Когда ей было девятнадцать, в 1979-м, мама приехала в Оксфорд по программе Фулбрайт. Она встретила отца в Бодлианской библиотеке; когда ее книга упала с парты на пол, Джордж Парр случайно проходил мимо и поднял ее. (Я всегда представляла, что это была «Анна Каренина» или «Последний из могикан», что-то захватывающее, страстное, стоящее их любви, и очень разочаровалась, когда в один из недавних разговоров об отце мама рассказала, что та самая книга была монографией о массовом бегстве шахтеров из оловянных рудников Корнуолла в Калифорнию во время Золотой лихорадки.)

Мамины пальцы переплелись с папиными, когда он протянул ей книгу, и во время прикосновения их взгляды встретились. Они оба почувствовали одно и то же: и мгновенно все поняли.

Есть их фотография, сделанная в их первое лето вместе. Они стоят перед Бодлианской библиотекой. Папа – блондин с квадратной челюстью. Он обнимает маму одной рукой, как будто хвастаясь ею перед камерой, а она, в свою очередь, обнимает его за талию. Ее волосы огромным ореолом разбегаются кудряшками вокруг веснушчатого, с яблочным румянцем лица, ее груди торчат как тугие крошечные бутоны из-под тонкого полосатого жилета, а свободная рука широко распахнута, и она улыбается, голова упирается в солнце, а папа улыбается ей, как будто не может поверить, что с ним эта экзотическая, чувственная богиня. А именно такой она и была.

(Я совсем не похожа на тех золотых, прекрасных людей, как бы мне ни хотелось. Я темная, долговязая и косоглазая – «постоянно с недовольным лицом», как говорил Джонас, хотя я не нарочно так выгляжу. Обычно люди подходили к моей маме и глазели на мою подвесную коляску в стиле 50-х, одно из пожертвований Женского Общества Ислингтон. «Какая очаровательная малы…» – начинали было они, и слова застревали у них на губах, когда я смотрела на них суровым взглядом, со сжатыми в злую розочку губками.)

После отличного года в Оксфорде мама рассталась с отцом, и оба они так сильно рыдали при расставании у терминала аэропорта, что стюардесса вынуждена была попросить их разойтись, так как они нервировали других пассажиров. Они разломили свой любимый Альбом Вашти Баньян надвое, и каждый забрал половинку – ох, юношеская любовь! Когда я была маленькой, на этом эпизоде у меня округлялись глаза от восхищения такой дерзостью, а в подростковом возрасте – от романтичности этой сцены. Теперь я закатываю глаза, когда думаю об этом: как они могли так поступить с ценной пластинкой.

Мама вернулась в Нью-Йорк, чтобы окончить колледж, но потом, к бесконечному разочарованию своих родителей, забросила учебу и, продав жемчужное ожерелье, подаренное ей на шестнадцатый день рождения, улетела обратно в Лондон, драматично появившись на пороге отца в Оксфорде. Она тут же переехала к нему. Они повесили пустой футляр из-под ожерелья над входной дверью, как символ своей любви.

Однажды, примерно через год, они решили пожениться. По словам мамы, от нечего делать. Пошли в загс с соседом и парой старых друзей в качестве свидетелей, а потом поужинали в баре напротив Хаддингтона. Никаких родственников. Детство моего отца было почти как мамино: единственный ребенок немолодых родителей, только в его случае они уже умерли, когда он был подростком. Последние два года, во время учебы в интернате, он проводил каникулы у друзей, перед тем как поступил в Оксфорд. У него еще был троюродный брат, Альберт, в Бирмингеме, которого он видел только пару раз в жизни, а мама вообще ни разу. И поэтому тем холодным ноябрьским вечером их было шестеро. На маме было белое кружевное платье, которое она купила в антикварном магазине, – оно было немного маловато, и на свадебном фото можно разглядеть, как одна из пуговиц на спине сползает к плечу, и она стоит рядом с отцом, вызывающе официально, смотря в объектив.

Когда они поженились, ей было двадцать два, а ему двадцать три. Кто их сфотографировал? Кто сфотографировал их у Бодлианской библиотеки, тот снимок, что мама всегда хранила на камине? Я помню, как она рассказывала мне о том, как они купили квартиру в подвальном этаже на Ноэль-роуд, вне себя от счастья от того, как дешево она им обошлась. В день, когда они сюда переезжали, отец перенес маму через порог, и на скользких ступеньках они шлепнулись: он повредил спину и неделю был вынужден спать на полу.

Когда мама говорила о нем, она всегда улыбалась. Эти истории заполняли мой маленький невинный детский мозг. Я отлично помнила все, что она рассказывала мне об отце.