Хэрриет Эванс - Лето бабочек

– Нина, тебя к телефону.

Я заерзала на коленях, уронив на пол книгу.

– О, спасибо, Сью. Можешь сказать, что я перезвоню? Я немножко занята. – Я посмотрела ей в лицо. – Кто это?

– Это Себастьян. Говорит, это важно. Он очень милый, Нина. Очень общительный. – Сью всегда пыталась расспросить меня о любви всей моей жизни, или об отсутствии таковой.

– Он… – Я пыталась не вздыхать. – Да. Скажи ему, что я перезвоню, ладно?

– Он дал ясно понять, что это важно, – сказала Сью, непреклонно уставившись на меня и не замечая весь этот бардак в кладовке. – Правда, что-то неотложное.

– Хорошо. – Я села, раскидав скрепки по полу. – О черт.

– Я все подниму, – сказала Сью. – Иди поговори с ним.

– Спасибо, Сью, – ответила я, поднимаясь. – Тоффи?

– О, как мило. Да, пожалуй. А теперь беги! – Она сияла, как мамаша-сводница. – Он ждет тебя!

У меня не хватило смелости сказать: «Он мой бывший муж, Сью, и он переспал с моей новой соседкой через две недели после того, как мы разошлись». Поэтому я просто схватила свою книгу, непринужденно, как будто было в порядке вещей читать детективы и поедать тоффи в полчетвертого дня.

– Привет, – сказала я через минуту, смахивая одинокую скрепку с юбки. – У тебя все в порядке?

– Все хорошо, Нина, ты можешь говорить?

– Конечно. Все хорошо?

– Я хотел поговорить с тобой кое-о-чем таком… – Он замер.

Вот еще одна скрепка, на колготках. Я неаккуратно оторвала ее и пошла стрелка. Я сказала, стараясь не выдавать свое нетерпение:

– Я работаю, Себастьян, что там у тебя?

– Не клади трубку. Моя мама хочет тебя видеть.

– Цинния… хочет видеть меня ?

– Точно.

– Не хочу показаться грубой, Себастьян, но… эм… зачем?

– Ну, мы же все еще друзья, да, Салли? – Одно время мы звали друг друга Гарри и Салли, в один из тех периодов, когда мы давали друг другу клички, чтобы объяснить нашу странную ситуацию.

– Да, мы друзья. Но твоя мама так не считает, правда?

– Я все же думаю, что тебе не следовало бросать в нее ту вазу.

– Я не разбивала эту чертову вазу … – Я остановилась. – Послушай. Я на работе. Не беси меня.

– Но тебя так легко бесить, Нинс. – Он смеялся; я ничего не ответила. – Нет. Честно. Не знаю, по какому поводу, правда, она просто сказала, что хочет тебя видеть. Сказала, что должна тебе что-то сказать.

На самом деле, Цинния приглашала меня в Хай Мид Гарденс на чай за шесть месяцев до того, как наш брак развалился. Мы сидели в длинной, низкой гостиной с потертым паркетом, на стенах висели фотографии счастливой семьи Фейрли за работой и за игрой, сделанные в разные годы. У Циннии было наше с Себастьяном свадебное фото в рамочке, но надо сказать – она его так и не повесила, только прислонила к стене на тумбочке. Ни к чему портить штукатурку гвоздем для этой фотографии. Конечно, она была права.

Она подала сэндвичи с огурцом и те бисквиты с жесткой розовой и шоколадной глазурью – те самые, которые так хорошо смотрятся, но на самом деле отвратительные. Она сказала мне, что «пыталась со всем этим справиться». Что я «сломала ему жизнь» и «превратила его в ничтожество». Что если бы я его любила, я бы ушла и никогда не звонила бы ему больше.

Ирония в том, что в итоге я так и сделала. Не потому что была с ней согласна, а потому что к тому времени мы сами к этому пришли. Смешно вспоминать, как тогда было больно. Та Нина – совсем другой человек по сравнению с сегодняшней мной: она была безбашенная, отчаянная и беззаботная. Цинния тоже была частью той жизни, моей старой жизни, полной драмы, в которой нормально было плакать и рыдать на людях, заниматься всю ночь любовью, когда Лондон был полон возможностей, дни были бесконечные, и я верила, что я та самая девушка, которая жила – а не пустая, всегда-наблюдающая-но-ничего-не-делающая Нина, на задворках которой я была раньше, прежде чем встретила его, и какой я остаюсь сейчас.

Я даже не знаю, что бы я сейчас сказала Циннии, если бы мы встретились. Я сглотнула и переложила трубку в другую руку.

– Ты еще тут? – мягко сказал Себастьян.

– Да. Извини, Себастьян. Просто скажи, что не дозвонился до меня. Я сейчас очень занята, в любом случае. – Я замолчала. – Хорошо?

– Конечно, – ответил Себастьян, и мне захотелось, чтобы он попросил меня еще раз. – Ты должна как-нибудь заглянуть к моим родителям на обед. Они были бы рады тебя видеть, я точно знаю. Вообще, я имею в виду, что ты уже столько у них не была.

– Конечно, – сказала я еле слышно.

– И кстати, мы так и не договорились, когда пойдем выпить.

– Да, – начала я, уже готовая признаться в том, что все же это плохая идея, но вдруг появилась Бекки, размахивая набором бисквитов у меня перед носом: сегодня днем мы собирались устроить чаепитие в честь королевской свадьбы, которая была назначена на следующий день.

Мы попрощались, договорившись встретиться когда-нибудь на следующей неделе: обычно один из нас писал другому, если выпадал свободный вечер, и приглашал выпить кофе или на обед, чтобы было с кем скоротать время. Я задумчиво погрызла свой палец, рассматривая стрелку на колготках. Не считая Циннию, мне нравилась семья Себастьяна: я любила его брата и сестру, которых редко видела, и его грозную тетушку Джуди, которая жила с ними. Но мы развелись . Мы развелись и были не вместе уже два года.

Как вы оба встретите кого-то, вот что я хочу сказать . В моей голове засела фраза Малка, которую он сказал мне пару недель назад, тем вечером на кухне. Я раздраженно поежилась. Цинния вскрыла во мне самое плохое: я всегда чувствовала, что она знает меня и все мои плохие привычки, как никто другой. Что она видела насквозь человека, которым я притворялась. Что она замышляла?

Я поднялась, намереваясь по-быстрому закончить инвентаризацию до начала чаепития, быть хорошим напарником и коллегой и полностью погрузиться в разговоры о дядюшке Гарри, парикмахере Кейт и о том, кто будет подружками невесты. Я подняла свою «4:50 из Паддингтона», чтобы убрать обратно в сумку. Что-то, лежавшее между пожелтевших страниц, выпало на пол. Я подпрыгнула, посмотрела вниз и резко вскрикнула.

– Боже мой! – воскликнула Бекки, уронив стопку флагов Юнион Джек. – Что, черт возьми, случилось?

Я подняла карточку, которая лежала на стуле и прижала ее к груди, в которой бешено колотилось сердце.

– Ничего. Показалось, что там паук, но это тень. Извини, Бекс.

– Иди и возьми торта, – сказала она с улыбкой. – Ты знаешь, мы все так волнуемся!

Мне не хотелось идти смотреть. Я подумала, может быть, мне просто выбросить ее, не посмотрев? Притвориться, что ко мне ничего такого не попадало?

Это была еще одна фотография, черно-белая. Сейчас она лежит рядом со мной, когда я пишу это, три года спустя, и я до сих пор отчетливо помню, как первый раз на нее взглянула. Серый угол громадного дома. Широкое окно первого этажа, двустворчатые наличники вверху. Здание старое, покрытое мхом и вьющимися розами. В каждом углу бушуют цветы. Знакомая маленькая девочка с угрюмым лицом, примерно десяти лет, волосы колечками, одета в бархатное платье-фартук поверх кремовой шелковой рубашки. Она смотрит в камеру, чуть нахмурившись. Рядом с ней стоит женщина, стройная и элегантная, в длинной юбке и темной блузе. Тряпичный зонтик, упав на пол, покачивается и немного расплывается рядом с женщиной. У малышки в руках небольшая деревянная коробка; женщина держит длинный, поникший светло-серый предмет – сначала я подумала, что это был какой-то глупый костюм, привидение, а потом поняла, что это большая сеть. Над ними какое-то пятно в безоблачном небе. Я посмотрела поближе, и сердце мое бешено колотилось. Это бабочки.