Андрей Рубанов - Жёстко и угрюмо

Чухлинка. Новогиреево. Чёрное. Электроугли.

Само звучание этих топонимов вызывает дрожь загривка и воспоминания о немом фильме Фрица Ланга «Метрополис».

Затем, миновав станцию Фрязево, поезд свернёт на боковую ветку – и тут начнётся настоящий «Метрополис», индустриальная Ойкумена.

Посреди пустошей возникнут громадные заводские корпуса – и, громыхая стальными чреслами, на протяжении доброго получаса вагоны будут катить сквозь циклопический, бесконечный завод.

Станция «Металлург».

Станция «Электросталь».

Станция «Машиностроитель».

Цех за цехом, забор за забором, на протяжении десяти километров.

Это моя родина, и родина моей матери, и матери её матери, бабушки Анны Васильевны.

У неё было пять сестёр и два брата. Она была старшая.

Земля не рожала, есть было нечего, а тут – завод.

Возвращаясь к Второву: его к тому времени убил сумасшедший студент. Пришёл просить денег, однако Второв отказал. Студент достал наган и застрелил «русского Моргана».

Но то были дела прошлые.

Ко времени взросления бабки Анны на дворе грохотали сталинская индустриализация и борьба с кулаками.

Бабка Аня подделала свою метрику, приписала три года, и в возрасте шестнадцати лет (на самом деле – в тринадцать) пошла работать на завод.

Рослая, широкоплечая, круглолицая, всегда румяная и решительная, очень сильная, – она могла легко прибить любого мужика, она выдерживала любые нагрузки; такие люди были в цене, и её трудоустроили.

В то время её мать, моя прабабка Маша ненадолго села в тюрьму. Она работала на том же заводе. Ради дополнительного приработка выносила из цеха так называемые «концы»: протирочный материал, промасленную ветошь, – её можно было продать и выручить какие-то гроши. «Концы» эти пользовались спросом, они отлично годились для растопки печей.

Неизвестный мне цеховой деятель предложил моей прабабке, матери восьмерых детей, своё покровительство. Он был готов закрыть глаза на злодейское хищение «концов», но взамен хотел интимной близости. Мать восьмерых детей отказала деятелю. Он сообщил куда следует. Прабабку Машу повязали с поличным и за кражу с производства драных промасленных тряпок впаяли два года.

Теперь, спустя полвека, я, правнук, мог бы найти того деятеля. Раскопать архивы. Установить его фамилию, отыскать его родню.

Вскрыть, выявить это гнилое семечко.

Но зачем?

Мёртвые сраму не имут.

Вроде бы отвлечённая формула, но, когда применяешь её на себя, на своих предков, – она наполняется кровавой, смердящей блевотиной реальности.

Мёртвые сраму не имут.

Какой-то ушлый гад упёк мою прабабку на два года лагерей.

Если я найду его потомков, выясню его фамилию, – что это изменит?

Так Анна Васильевна, старшая дочь, осталась главной кормилицей в семье.

Но завод спас её. Не только прокормил, но и устроил всю дальнейшую жизнь.

Она работала в так называемом «обдирочном» цехе. Раскалённые болванки, выезжающие из тюбингов литейного цеха, быстро остывали, покрывались окалиной: эту окалину и следовало «обдирать»; как это происходило – я не знаю, но подозреваю, что вручную.

Когда приспело время, бабка Анна встретила надёжного, весёлого и симпатичного парня по имени Николай, и вышла за него замуж.

Дед Николай отдалённо напоминал модного в те годы одноимённого киноартиста Крючкова.

Дед Николай имел два крутых достоинства: железные зубы во весь рот и бронь от армии.

Не знаю насчёт зубов, но бронь пригодилась: началась война, мужиков гребли широким бреднем и посылали умирать за Родину и за Сталина, – однако дед Николай не поехал умирать, а остался плавить сталь на стратегически важном производстве. Квалифицированный пролетариат считался в те времена привилегированным классом, элитой нации.

Война – войной, а молодая семья получила отдельное жильё: комнату в наспех построенном доме барачного типа.

Эти дома – их было возведено несколько – прозвали «соцгород».

В «соцгороде» бабка и дед пережили войну, а непосредственно после, на волне «бэби-бума», родили дочь, мою мать Маргариту Николаевну, а следом её брата, моего дядьку – Игоря Николаевича.

И всё было отлично, а потом пошло ещё лучше.

Завод расширялся. Набухал, строился город, по обе стороны от завода.

До сих пор город Электросталь разделён на две половины, или «стороны», – западную и восточную. Путь с одной стороны на другую лежит сквозь завод, через несколько железнодорожных веток, вдоль бесконечных закопчённых заборов.

Живущие на востоке называли свою сторону «эта сторона», а западную – «та сторона». Живущие на западе делали ровно наоборот.

По окончании кровопролитной войны по стране прогремел не только «бэби-бум», но и строительный бум. В городе возвели несколько кварталов шикарных массивных пятиэтажных домов, так называемых «ранне-сталинских».

К тому времени бабка Анна заделалась записной горожанкой.

Почему-то ей очень хотелось изжить своё деревенское прошлое.

Самым страшным оскорблением она считала, если кто-то из старой родни называл её, на деревенский манер, «Нюрой». Бабка возражала. Она не желала быть «Нюркой». Она хотела большего.

До седых волос она сохранила пристрастие к «городскому» образу жизни. Она носила береты, плащи, каблуки. Выщипывала брови, красила губы.

Она хотела думать, что поднялась над своим социальным слоем, перешла в другой статус.

(Всё это известно мне только со слов матери: та несколько раз припоминала, как бабка Аня заставляла её стоять в очередях, чтобы купить какой-то шифоньер, или бархатные шторы, или полное собрание сочинений писателя Замойского, ныне прочно забытого.)

Городская жизнь, в корне отличная от деревенской, поглотила бабку Анну.

Не надо готовить дрова на зиму: есть центральное отопление. Не надо поправлять забор: нет никаких заборов. Не надо чинить протекающую крышу: крыша одна на 60 квартир, и она не протекает.

И не только бабка Анна – множество её сверстников и сверстниц, приятели и друзья – страшно любили наряжаться в городские одежды. Мужики не выходили из дома без пиджака, галстука и шляпы или кепки. Эти люди не любили своё деревенское происхождение, старались избыть его, оставить за чертой. Сейчас многие умники пытаются представить русскую деревню тех времён как нечто сусальное и благообразное – на деле же бабка моя никогда не хотела возвращаться к курятникам и огородам: городская жизнь была много сытней и проще, и бабка, в числе тысяч других, таких же бывших крестьян, с удовольствием предалась выгодам жизни в городе.

Кончилась война, а потом помер и товарищ Сталин.

К счастью, его смерть не отменила возведения «сталинских» домов.

И вот – семья заводчан, Анна и Николай, получила от щедрот начальства невероятный приз. Квартиру в две комнаты, в огромном просторном доме, в центре города.