Евгений Водолазкин - Идти бестрепетно: между литературой и жизнью

Когда-то меня спросили, кто самый недооцененный писатель России. Я не задумываясь ответил: «Шаров». Его, действительно, долго не замечала пресса, «широкий» читатель, литературные премии. В последние годы ситуация стала меняться. Шаров получил «Русского Букера», и на фоне всех букеровских скандалов этот лауреат выглядел бесспорным.

Он и по-человечески был бесспорным, и – редкий случай – не имел, по-моему, ни завистников, ни врагов. Стеснительная улыбка и полная сосредоточенность на собеседнике. С ним всегда было легко: ни разу не видел его в дурном настроении.

Последний раз мы виделись с ним на одном из московских торжеств. Когда начали расходиться по домам, Володя спросил, скоро ли отправляется мой поезд на Питер. Отправлялся нескоро. «Ну, что ты будешь сидеть на вокзале, – сказал он, – поехали ко мне». Я заколебался было, но все-таки не поехал. Представил, как Володя и его семья будут вынужденно ожидать моего поезда.

Сейчас, спустя время, в памяти всплывает его лицо в тот вечер – так в проявочной ванночке сквозь муть раствора обнаруживаются контуры давней фотографии. Смотрю на Володино лицо – какое там вынужденное ожидание! Любовь и доброта. Ох, как жалею, что не поехал: в том, как он приглашал меня, было уже что-то прощальное.

У писателя немного привилегий. Одна из них состоит в том, что он может продолжать беседу с читателем и после смерти. Хороший писатель предвидит какие-то вопросы из будущего и заранее дает на них ответы. Шаров был ответственным человеком, и к такому случаю, я думаю, подготовился. Вопросы-то не завтра еще появятся, а ответы уже готовы. Ждут. Прогулка с Володей продолжается.

Я служу в учреждении с длинным названием Институт русской литературы (Пушкинский Дом) Российской академии наук. На самом деле – просто Пушкинский Дом. Это здание на набережной Макарова, 4 в Петербурге туристы путают порой с Мойкой, 12, но – Пушкин в Пушкинском Доме не жил. Жаль, конечно, потому что дом – красивый, с колоннами, отчего бы ему там и в самом деле не жить? Будь на то наша, пушкинодомская, воля, мы бы его там поселили.

Нам всем хочется сделать что-то для Пушкина, да и не только нам. Фотографию моей дочери на фоне Спасской башни Кремля одно немецкое издание сопроводило пояснением, что это Пушкинский Дом. Несмотря на фактическую неточность, немцы обнаружили знакомство с нашей системой ценностей. Есть своя логика в том, чтобы на главной площади страны стоял именно его дом.

Пушкинский Дом является одним из самых знаменитых музеев и рукописных хранилищ. Основан он был в 1905 году в первую очередь как хранилище рукописей и вещей пушкинской эпохи. Это определило и его имя, и его научную судьбу. Со временем он стал авторитетнейшим центром по изучению русской литературы в целом.

Значительная часть изданий Пушкинского Дома – результат коллективного труда, предполагающего работу в некоем общем регистре. Среди наиболее известных коллективных работ можно упомянуть две многотомных истории русской литературы, академические издания Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Некрасова, Тургенева и других. Большую известность получила многотомная антология «Библиотека литературы Древней Руси».

Феномен Пушкинского Дома вряд ли объясним без обращения к традициям русской науки, в большей степени академической, чем университетской. В отличие от многих других стран, где академии теряются в ряду прочих научных сообществ, оплотом фундаментальной науки в России следует считать Академию наук. Частью этой научной республики, посвятившей себя исследованиям и отказавшейся от преподавания, располагающей высочайшим авторитетом и избирающей своих immortels, является Пушкинский Дом.

Развитие Пушкинского Дома как исследовательского и издательского учреждения не перечеркнуло его первоначального предназначения – быть хранилищем. Главным сокровищем Пушкинского Дома являются, без сомнения, рукописи Пушкина, по которым осуществляются академические издания сочинений поэта. В Отделе рукописей Пушкинского Дома хранятся автографы большинства наших классиков. Именно отсюда русская классика начинает свое победоносное шествие по стране, рассматривающей пушкинодомские издания как эталонные. Так обстоят дела сейчас, так было и в советское время.

Власть, понимавшая, что ни Достоевского, ни, тем более, протопопа Аввакума нельзя обвинить в антисоветской пропаганде, ощущала в то же время их абсолютную несовместимость с существующим строем. Может быть, поэтому тома Собрания сочинений Достоевского или, скажем, «Памятников литературы Древней Руси» невозможно было найти в открытой продаже.

На конференции в Пушкинском Доме приходили сотни людей. Объяснение этому можно видеть как в уровне представлявшихся докладов, так и в именах выступавших. Играла роль и общая ситуация в стране. Испытывая целый ряд ограничений, культурные люди советской России приобретали определенные особенности, отличавшие их от зарубежных современников. К таким особенностям можно отнести и повышенное внимание к гуманитарным наукам, и умение вкладывать в их проблематику особый смысл. В историко-культурных работах среди прочего искали ответов на те вопросы, которые невозможно было открыто поставить в отношении современности. Посетителям научных заседаний предоставлялось самостоятельно строить необходимые проекции и видеть чуть дальше официально очерченных горизонтов.

Пушкинский Дом был по-настоящему народным домом. В нем были свои герои и властители дум, и он переболел всеми болезнями, которыми болело общество. Он не закрывался в годы блокады, и полуживые сотрудники института дежурили на башне здания, чтобы в случае необходимости тушить летящие сверху немецкие «зажигалки». После войны, подобно многим другим академическим учреждениям и университетам, Пушкинский Дом был местом идеологических «проработок». К этому периоду относится замечание, сделанное в институтской уборной Борисом Михайловичем Эйхенбаумом: «Только здесь и дышится легко».

Когда в Пушкинский Дом пришел я, ситуация была уже другой. Самым привлекательным для меня местом был Отдел древнерусской литературы (его возглавлял Дмитрий Сергеевич Лихачев). Любил я ходить и в Литературный музей Пушкинского Дома, где собеседниками вошедшего становились русские классики. Когда я аспирантом бродил по его залам, мне бросилось в глаза, что от большинства писателей остались, среди прочего, кошельки. Уже тогда я понял, что проблема заработка была для них не последней. Принадлежа к цеху современных литераторов, я пользуюсь банковской карточкой, но проблема от этого, как ни странно, не ушла.