Тим Вернер - Джаз для Ники

Небольшая заметка о вчерашнем концерте. Легко, изящно, чтобы текст лился, чтобы звучал. Чтобы как флейта.

А то от тромбонов в редакции устали. Тромбон - это Кирилл. Вот тот как напишет, так напишет. Его если и не захотят читать, не смогут пропустить - открываешь, а он на первой полосе пароходным гудком: “Пу-у-ум!”. И взгляд цепляется за строчки.

Кирилл такой. Любимец публики, редакции и начальства. Потому может себе позволить даже в офис не заходить. На задание съездил - потом текст сбросил. Сказал свое “Пу-у-ум!” - и сидит дома, сурок. Ника мечтала тоже так. Но до него ей было еще далеко.

Раньше Анька - редактор отдела - прям рядом садилась и вместе с Никой текст перекомпоновывала. Иногда и заново переписывала.

- Ты, - говорила, - птичка, не там ставишь акценты. Ты все правильно пишешь… Но нет. Эту хрень я читать не буду. Вот тут мне скучно…

- Но это же важно… - слабо возражала Ника.

- Если скучно, то не важно, - отрезала Анька. - Либо перепиши так, чтобы я увидела, что важно. Либо нахер вычеркивай.

Анька была главной в отделе культуры. Ругалась через слово и однажды почти дословно повторила знаменитый анекдот, когда в очередной запаре подхватила трубку тренькнувшего телефона, раздраженно “нукнула” и, выслушав вопрос, рявкнула в ответ:

- Нет, блять, это отдел культуры!

Ника заржала, тут же была удостоена гневным взглядом и последовавшим за ним мрачным бубнежом:

- А ты не ржи, пигалица, а писать учись!

Анька материлась через слово, носила огромные ботинки и поначалу пугала Нику одним своим присутствием.

Помнится, на собеседовании Ника сидела вжавшись спиной в стул, отвечала очень тихо, односложно, и решила было, что все уже пропало, но Анька взгромоздилась на край стола - Нике показалось, что тот накренился, - нависла над ней и отчеканила:

- Знач так, пигалица, это хреново бормотание под нос оставляй дома. Либо четко и громко изъясняешься, либо молчишь в тряпочку и слушаешь старших, ёперный балет! Тестовые твои работы ни к черту не годятся, все три. Но я сделаю из них лялю и покажу тебе, как надо. А ты придешь завтра утром и посмотришь. Испытательный срок - две недели.

- Но… - растерялась Ника.

- Ты хочешь оспорить мой, ёб твою мать, вывод? - изумилась Анька.

- Я просто не думала… - она думала, что собеседование провалено уже минут десять как.

- А пора бы уже начинать, - сказала Анька и решительно поднялась. - Дверь там. Завтра в десять быть здесь. На одиннадцать планерка. Покажем тебя всем. До завтра чтоб научилась громко говорить! Пигалица…

Ника научилась. Она уже многому научилась. Но Анька все еще поправляла ее в мелочах.

Кирилла вот никто не поправлял. Кирилл сам кого хошь поправить мог.

…Небольшая заметка. Нежные касания. Флейта.

Весна.

Громкий топот за спиной сбивает с темпа.

Ника разворачивается и тяжело вздыхает - демонстративно раздраженно.

Анька подходит, выдвигает стул из-за вечно пустующего соседнего стола, бухается на него со всего размаху. Стул коротко и жалобно пищит.

- У меня тут Вивальди, - возмущается Ника. - Был.

- Вивальди у нее был, ёперный по голове, - хмыкает Анька и тычет под нос вчерашний номер. Там, на целый разворот, материал за подписью Ники.

Материал хороший - Ника и сама видит, она уже умеет видеть объективно. Но на то Анька и редактор, чтобы придираться. Так думает Ника, а Анька вдруг грозно вопрошает:

- Снова твой хахаль за тебя делал, хитрожопое ты создание?

- Какой нафиг хахаль?! - обижается Ника. - Это я сделала!

А в голове панически проносятся мысли, что не докажет ведь ничего. Что Аньке обязательно нужно будет доказать. Кто тебе поверит, пигалица?

“От этого надо избавляться, - отмечает Ника про себя. - Это еще одна проблема”.

У нее ворох проблем. Она проработала почти все, а вот эта - осталась. Нике постоянно кажется, что нужно что-то доказывать. Что без этого - не поверят. Ей никто никогда не верил. Ни ей, ни в нее.

Пока не появился Кирилл.

“Надо будет сказать ему, - думает она, - сказать Кириллу”.

Ей это кажется немного нечестным: использовать его для решения всех своих проблем. Но именно этого он требует.

“Говори со мной, говори мне обо всем, мне важно знать, мне важно быть рядом. Мне катастрофически важно быть с тобой. Потому что я не могу без тебя”.

…Она с трудом сдерживается, чтоб не начать доказывать Аньке свою единоличную причастность к тексту. И все-таки сдерживается не до конца. Выдает:

- Мой хахаль играет марши на тромбоне, он провозглашает, жжет глаголом и несёт в массы. А это - джаз. Ты разве не видишь, Ань? Это джаз.

- Джазвумен херова! - фыркает Анька. - В джазе тромбоны тоже шпарят будь здоров. Когда ты уже выучишь матчасть по музыке, отдел культуры блять!

И выдержав паузу, торжественно заявляет:

- Ну, чё, поздравляю, птичка! Этот твой джаз - первый материал, который я не правила. И главный - не правил. Сказал даже похвалить.

- А премию? - хитро щурится Ника. Она обнаглела уже давно и всерьёз. Ей нравится быть наглой. И в этом виноват Кирилл.

- Нахер иди, - бросает Анька, поднимается со стула и шагает за свой стол. Даже по Анькиной спине видно - Анька довольна.

- Слышь, - вспоминает она, уже усевшись, разворачиваясь. - Завтра в “Небе” планируется серьезный слёт звездей. Хахалю свистнешь? Пускай сгоняет.

Кирилл умеет любую звездю на откровенность раскрутить. А в ночном клубе, да после пары бокальчиков мартини или что они там употребляют, небожители… Да они такого ему расскажут, что газету по судам затаскают.

Но на то у них и юрист самый зубастый в городе, правильно?

- Ладно, - кивает Ника.

- Или сама хочешь? - неожиданно спрашивает Анька.

- Да ну, - отмахивается Ника. А потом, уже развернувшись к столу, вдруг понимает, что да, хочет. Что она уже готова. И что она, может, и не Кирюха, но еще немного - и дотянется. Для нее это новое чувство. Тоже как будто немного преступное. Будто бы украла у него что-то.

Но она точно знает: она ничего не крала. Он сам ей всё отдал.

Ника заходит в квартиру и первым делом бросается ему на шею. Ее легко подхватить - весит она всего ничего. Обвивает тонкими ручками, прижимается так, что задыхаешься, но ты совершенно не против. От нее пахнет крепким кофе и сладкими духами. Хрупкая и бледная, она кажется ему фарфоровой статуэткой, из тех, что стояли у бабки на шкафу.

Их было так легко разбить.

…Она была почти разбита, когда он заговорил с ней полгода назад. И темной трещиной лежала морщинка на лбу. И первым же порывом было обхватить ее, взять в ладони, защитить, согреть - мрамор очень холодный. Слишком холодный - потому по нему идут трещины.