Сергей Литвинов - Не только детектив

– Время: десять минут третьего, – объявил один из мальчишек.

– Та прям! – запротестовал другой.

– Спорим?

Потом они, очевидно, заглянули в мои часы, и кто-то сказал:

– Действительно.

– Немного посохнем и домой пойдем.

– У меня все плавки мокрые.

– А то у меня не мокрые. Вон у Кента тоже мокрые.

Они помолчали.

– До той стороны бухты ты б запросто доплыл, – сказал один из них и добавил, привычно и неазартно, – спорим?

– Доплыл бы, – охотно согласился другой.

– И я б доплыл… Спорим?

– Доплыл, – так же охотно согласился второй.

– Так ведь пограничники! Они ж сразу засекут! И с мола, и с водной, – горячо вступил третий, как будто смысл слов первых двух и не был таков: вот мы доплыли, но увидят пограничники…

– А можно шапочку синюю сделать – под цвет воды…

– Ну! Или белую, барашковую.

– Сам ты барашковый.

Мальчишки загорелись. Стали фантазировать и спорить.

– Все равно видно: руками будешь махать.

– А можно брассом, – горячо сказал первый. Ему жалко было свою идею про шапочку.

– Та нет! Не брассом, а вот так… – азартно сказал другой и, очевидно, показал руками, как необходимо плыть, но я не видел этого, потому что мое лицо было накрыто газетой.

– Так это и есть брасс, – сказал первый со смехом.

И все засмеялись и стали подсмеиваться над тем, кто показывал, как надо плавать брассом.

– Та я забыл, – оправдывался мальчик.

Потом кто-то из них сказал:

– Уже двадцать минут третьего, парни! Давайте собираться.

Они зашуршали песком, стали одеваться и говорить неинтересно и обыденно.

А потом ушли.

И я так и не увидел их лиц, и не знаю, какими они были, и никогда не узнаю, они ушли из моей жизни…

Ушли точно так же, как попутчики по самолету – научные работники с лицами боксеров, – как два черкеса, прискакавшие ночью к нашему походному костру, молодые, наивные и загрубелые, как сосед по модной парикмахерской, который подмигивал мне из своего кресла и блестел стальными зубами. Они живут где-то в большой стране, живут чужой, непонятной мне жизнью. Мы столкнулись на мгновенье, как молекулы, своими жизнями и разлетелись, чтобы никогда больше не сталкиваться.

И я никогда их не увижу.

И ничто никогда не повторится.

На зеленом пятачке возле метро собака поймала ворону и начала ее драть.

Это увидели две другие вороны. Они стали атаковать собаку, отвлекая ее от подруги.

Собака бросилась за ними, отпустив раненую птицу.

Подбитая ворона не могла лететь. Она приковыляла к лоточникам, торговавшим книгами. Поняла, что люди сейчас не причинят ей вреда.

А две отважные вороны бросались на собаку все то время, пока их подруга не окажется в безопасности.

По пляжу ходил фотограф с обезьянкой, ее звали Кука. Она была нужна, чтобы привлечь людей для съемки.

Как только фотограф наводил свой фотоаппарат на человека, Кука сама ловко запрыгивала тому на плечи и смотрела в объектив.

Люди, которые жарились на берегу моря день за днем, привыкли к обезьянке. Фотограф водил ее вдоль воды на длинном поводке.

Однажды он дал повести ее мальчику. Вдруг обезьянка вырвалась у того и помчалась по пляжу. Все стали смотреть, как ловко и быстро она бежала.

Она пересекла полоску пляжа и оказалась на лестнице. Лестница поднималась к дороге, а за ней на склоне горы рос лес.

Все смотрели на Куку и надеялись, что она окажется в лесу и снова станет дикой. Она была близка к цели. Всеми четырьмя руками обезьянка ловко взбежала по лестнице. За ней волочился поводок. Следом отставали, крича: «Держи!», мальчишка и фотограф.

Кука выскочила на дорогу и остановилась, потому что ехали машины.

Тут какой-то дяденька, шедший по дороге, схватил поводок.

Он вернул беглянку хозяину.

Тот крепко намотал поводок на руку и пошел к морю.

Схватил непослушную за ошейник и кинул в воду.

Животное заверещало, плюхнулось и поплыло по-собачьи к берегу.

Когда оно достигло мелководья, владелец снова швырнул ее на глубину.

Кука опять закричала тонким голоском и снова вернулась на берег. И снова хозяин кинул ее в воду.

Так повторялось раз пять.

Весь пляж жалел шерстяное человекообразное существо.

Наконец повелитель кончил наказание.

Обезьянка отряхнулась, как собака, и легла на камни греться, как это делают после купания люди.

Дети и женщины обступили ее.

Со всех сторон ей протягивали морковку, печеньице, яблоко.

Я дал ей стручок горошка.

Она совсем как человек ловко очистила его и горсточкой быстро отправила горошины одну за одной в рот. Шелуху она отбросила.

Женщины и девочки жалели ее. «Кука, Кука, миленькая», – говорили они и гладили. А одна сказала владельцу: «Зачем вы ее наказываете? Вас бы самого в море так кинуть!»

Хозяин возразил: «Если ее не наказывать, она вам всем тут уши пооткусывает. А мне в тюрьму садиться, да?»

Когда мы уходили с пляжа, уходил и фотограф.

Он поместил Куку в клетку, которая стояла на крыше его машины.

Обезьянка грустно смотрела на море, поплыв по которому можно в конце концов достичь родной Африки.

В центре Москвы, на Тверской, у гостиницы «Националь», где торговцы продают майки с советским гербом, люди закусывали пиццей.

Мне очень хотелось есть, и я взял четвертушку этого итальянского пирога и стаканчик «Пепси».

Вокруг людей, которые стоя пережевывали пиццу, сидели и летали воробьи. Их было очень много.

Один дяденька бросил недоеденный кусочек заморского пирога в пластиковый бак для мусора. Воробьи, конечно, это заметили. Несколько сразу сели на край бака. Потом то один, то другой ныряли вниз и клевали горбушку. Однако никто в баке почему-то не задерживался. Может, они брезговали есть среди мусора и пластиковых стаканчиков. Может, им там не на что было опереться ногами. А может, они предполагали какую-то хитроумную человеческую ловушку и боялись долго оставаться внутри.

Наконец один воробей решился, схватил кусок лапками и вылетел с ним из бака. Пицца была больше его самого. Он полетел, а следом понеслись его собратья.

Кусок был тяжел, и храбрец уронил его. На пиццу сразу бросились семь или восемь воробьев. Тот, кто достал кушанье, взлетел на парапет и грустно смотрел, как внизу пожирают его пиццу. Подлетали все новые едоки, теснились и клевали горбушку и друг друга. Через минуту все было кончено, не осталось ни крошки, а тому, кто вытащил добычу из бака, не досталось ничего.

Я почти доел свою порцию и хотел отдать жесткую горбушку самому смелому, но понял, что потерял его из вида. Все воробьи были на человеческий взгляд одинаковы, и я никак не мог найти наиболее решительного.