Наталия Варская - Наталия Варская

— А ты сам — то чё, не местный? Тот и завял конкретно. Людочка хлопала длинными ресницами и внимательно слушала.

Ей хотелось сказать, что так изъясняться — чудовищно, что она больше не может этого слушать. Но она ничего не говорила, так как понимала, что это абсолютно бесполезно. Людочке очень хотелось превратиться в большого, сильного мужчину с крепкими кулаками и двинуть Николаю прямо в челюсть, чтобы отлетел метра на 3 и упал. Тут же вспомнилась, так называемая, подруга Катя. Она постоянно донимала Людочку своими рассказами о сложной личной жизни и через каждые пять минут спрашивала:

— Как ты думаешь, изменяет мне он или нет? Кате тоже не мешало бы хорошенько врезать. Нехорошо, конечно, женщин бить, но Катя деваха крепкая, сама кого хочешь с ног свалит. И вообще, не только Николай и Катя были на очереди за тумаками. Имелся ещё сосед по лестничной площадке — отвратительный, шумный алкоголик; хамка-кассирша из супермаркета, которая как-то сказала Людочке:

— Ну долго ты будешь в кошельке копаться? Шевелись, балерина! А ещё непременно надо накостылять гаишнику, который остановил её машину и требовал предъявить аптечку, явно вымогая взятку. Список на раздачу был большим. Людочка ясно представляла, как бьёт всех по очереди, как они валятся с ног и корчатся от боли. От этих мыслей на её лице появилась блаженная улыбка…

А Николай думал:

— Какой же я, в сущности, клёвый! Во как расцвела! Умею! Мастер! Ща ко мне в Медведково поедем, продолжим вечерок.

Жил-был портняжка, шил он модные рубашки. Односельчане, что побогаче, шли к нему — а как же иначе? Никто во всей округе лучше не шил. Знать, были у портняжки золотые руки. Шил он не только рубахи, но и брюки, и юбки, и сарафанчики — для взрослых, для девочек и для мальчиков.

Постепенно прознали о портняжке люди и в других городах и сёлах. Потянулись к мастеру заказчики: купцы, приказчики, зажиточные крестьяне и даже бояре. Сам портняжка стал одеваться не как все, не банально, а оригинально. Народ старался от него не отставать. Уважали все портняжку. А он принялся и по другим вопросам советы давать: как жить, как есть, как спать. Селяне слушали советы, да благодарили за это.

Долго ли, коротко ли, а стал портняжка во всех делах докой: он и лекарь, и на праздниках певец, и звездочёт, и на баяне игрец, и судья мировой — во всём удалой.

Шить портняжка давно перестал, только в обществе блистал, речи говорил, мёд-пиво пил.

Решил он, что пора ему к царю в гости наведаться и отправился портняжка в столицу. Во всё лучшее нарядился и во дворец заявился. А охрана царская его не пускает. Кто, мол, таков? С каких упал облаков, чтобы вот так, запросто, к царю в палаты лезть? Портняжка говорит:

— Я — личность известная, во всём интересная!

— Да ты скажи, как тебя царю представить?

— Объявите: пришёл гламура король!

Царь как услышал, тут же навстречу лично вышел, кинулся обниматься, на портняжку не мог налюбоваться.

— Я — царь, ты — король! И пошёл пир горой. Политические темы обсуждали, да законы новые издавали.

Но на то и сказка, чтоб такая была развязка. Был бы царь не сказочный — огрёб бы портняжка тумаков порядочно и отправился бы рубашки шить, а не с царём есть да пить, да дела страны обсуждать.

А может быть и не в сказках такое бывает? Посмейся, кто понимает.

На уютной дачной веранде сидели трое: Ангелина Тихоновна, Инна Марковна и Пётр Тимофеевич. Люди они были, отнюдь, не преклонного возраста: сорока-сорока пяти лет. Из магнитофона звучал романс «Белой акации гроздья душистые»… На столе стоял самовар, правда электрический, и всё, что нужно для чаепития. Вечерело, пахло флоксами и скошенной травой. Собираться вот так, втроём, стало для этой троицы традицией. Ангелина Тихоновна и Пётр Тимофеевич были соседями по даче, а Инна Марковна — бывшей сокурсницей Ангелины по сценарно-киноведческому факультету ВГИКа.

Все трое любили поговорить о литературе, посетовать на падение нравов, на убожество вкусов и понастальгировать об ушедшем Серебряном веке. Сами они родились гораздо позже, но эпоху ту любили и считали себя родившимися не в своё время.

Петр Тимофеевич, актёр одного из московских театров, неизвестный широкой публике, так как никогда не снимался в кино, читал своим поставленным голосом «В шумном платье муаровом», «Это было у моря», а дамы с восхищением его слушали.

Им нравилось говорить друг с другом «на вы» и обращаться по имени-отчеству. Они общались как единый слаженный механизм. Стоило Инне Марковне сказать:

— Какая сегодня дивная погода! — как Ангелина Тихоновна говорила:

— Господа, все в сад!

А Пётр Тимофеевич подхватывал:

— Как хороши, как свежи были розы!

Один начинал какую-нибудь цитату, другой её продолжал, третий заканчивал.

Этот вечер тоже ничем не отличался от других: поговорили о любовном треугольнике Маяковского, о бездарных реформах в образовании, посмеялись над новыми комедиями с самодеятельными актерами, вспомнили Качалова, Тарасову, Бориса Ливанова.

Инне Марковне пора было идти на электричку. Всего-то двадцать минут пешком. Пётр Тимофеевич, как всегда, вызвался её проводить, вместе с ней дождался поезда и стоял на перроне, пока из виду не исчез последний вагон.

Народу в электричке было не то, чтобы много — в проходе никто не стоял, но свободное место оказалось только одно. Инна Марковна присела рядом с каким-то не вполне трезвым гражданином. Напротив сидела дама неопределенного возраста, полная, с мальчиковой стрижкой, оголявшей короткую и толстую шею. Дама ела пирожок и по её рукам текла какая-то желтоватая маслянистая субстанция. От пирожка исходил отвратительный запах позавчерашних пельменей. Нетрезвый гражданин поминутно икал и дышал перегаром. Инна Марковна вытащила из сумочки флакончик духов и стала потихоньку вдыхать привычный аромат. Дама, сидящая напротив, насупилась и вдруг сказала зычным, частушечным голосом:

— Ишь, барыня какая нашлась! Одним с нами воздухом дышать не желает!

Нетрезвый гражданин потянул носом в сторону флакончика и икнув, поддержал разговор:

— Фу, гадость какая! Несёт, как из парикмахерской!

Анна Марковна, не желая вступать в перепалку, вышла в тамбур. Там стояла группа подростков. Они пили пиво и беседовали в стиле, далёком от литературы.

У Инны Марковны разболелась голова. Конечно, всё это она видела не в первый раз и удивить её мало что могло, но, видимо, сегодня так встали звёзды: всё резало слух, било в нос, скрежетало по нервам, как железо по стеклу. В голове звучало:

— Боже, какими мы были наивными… И вдруг Инна Марковна разрыдалась. Один из подростков повернулся к ней и спросил: