Коллектив авторов - Привет, Апрель!

Ко мне подошла одна девушка и спросила:

— А ты чего не читаешь? — Сказано это было таким тоном, как у Булгакова:

— А вы что, без шпаги пришли? Я ответил:

— Не поэт, извини. Я — юрист. Девушка надула губки и отошла в сторону. Я собрался уходить, но Артём меня остановил:

— Тогда и приходить не стоило. Самое интересное ещё не начиналось. Подожди, вот скоро лишние разойдутся, тогда и начнется веселье.

Пришлось слушать самовыражения. Одна из поэтесс буквально завыла:

На вид девушке было лет 19. И где она успела так измочалиться и надорваться? По взгляду мецената Вовы было ясно, что он горит желанием заглушить тоску юной поэтессы поцелуями, приласкать, обогреть, а возможно и проспонсировать издание сборника шедевров этого дарования.

Часа через три гости стали расходиться. Осталось семь девиц, Арём, я, четыре поэта и Вова. На столе появились коньяк, фрукты, бутерброды с икрой и конфеты. Артём пояснил, что Вова всегда поляну накрывает и остаются избранные.

Под воздействием спиртного я расслабился, да и все повеселели. Вова уже обнимал поэтессу с тампоном в ушах. Один из поэтов молниеносно напился и заснул под роялем. А вот и та девица, которая меня про шпагу, нет, про стихи спросила. Ничего, симпатичная.

— Тебя как зовут? — обратился я к ней.

— Лиза.

— А меня Александр.

— Не оригинально! — ответила она.

Неужели я ей совершенно не интересен, раз стихов не пишу и не меценат? Да и другие девушки меня игнорировали. Артём с Ольгой, подругой хозяйки квартиры, куда-то исчезли, а я чувствовал себя изгоем.

Все говорили о поэзии, снова читали стихи, а я вдруг решил не сдаваться. Понятно, что на их поле мне не выиграть. Мы пойдем другим путём!

Я подошел к Лизе и сказал:

— Ну и дурацкая у вас чёлка, мадам. Она посмотрела на меня уже не с безразличием, а с интересом и ответила:

— Не нравится — не смотри!

А я стал нагло трепать рукой её чёлку:

— Вот так гораздо лучше.

Лиза смотрела на меня во все свои большие зеленые глаза и было видно, что моя наглость ей нравится. Мало того, все молодые поэты смотрели на меня с завистью и с восторгом. Я обнял Лизу за талию, как бы показывая этим грустным паренькам:

— Учитесь, салаги! Это вам не стишки писать!

Лиза спросила:

— А тебе мои стихи понравились?

Честно говоря, я не помнил ее стихов. Но стихи Есенина я помнил и вместо ответа прочел:

— Пой же, пой на проклятой гитаре… От коньяка во мне даже актерские способности проснулись. Представил себя эдаким хулиганом, любимцем женщин и вошёл в роль.

Домой мы с Лизой ушли вместе и поехали ко мне. Всё-таки, когда у нас в универе курс психологии преподавали, я этой дисциплиной заинтересовался и дополнительно много литературы перелопатил. Иначе сидел бы сейчас с тонко организованными поэтами, а то и стишки бы начал пописывать о том, как мне одиноко и грустно.

Нет, не зря я сходил в общество!

Сижу дома. А на улице — настоящий шторм. Хлещет по окнам дождем со снегом вперемешку, грохочет карнизами. Скукота. От нечего делать взял ручку, стал подсчитывать, кому сколько должен — скоро получка. Считал-считал, запутался.

И вдруг — наверное, от напряжения мысли, что-то щелкнуло в голове. Не успел напугаться — ручка чего-то стала выписывать. Смотрю — мама родная:

Стихи! Вот это да! Ничего такого за мной отродясь не наблюдалось. Интересно, а как дальше пойдет? Перехватил ручку поудобней, жду. Этого, как его, вдохновения. И опять в голове — щелк-щелк:

Ого! Это же я, похоже, на целую поэму размахнулся. А за стихи, говорят, хорошо платят — за каждую строчку. Или за строфку? И называется у поэтов получка не по-нашески: гонорарий. Ну, Наташа, знала бы, с кем живешь. А то чуть что — тресь по затылку! Так ведь и талант вышибить можно. Ну, что там у нас еще? Ага, поехали:

Нет, здесь что-то не так. Заклинило, что-ли? Уже третий куплет, и по-разному вроде пишу, а все — об одном и том же. Этак я приду в редакцию с поэмой, а из нее только один куплет и выберут, что получше.

И что же я за него получу? А я вон одному Харитонову стольник должен… Нет, Харитонову полтинник. А кому же стольник?

Однако я в цейтноте. А время идет. Вон и на улице все стихло. Нет, без поэмы мне никак нельзя. Надо спешить. Поднатужился и выдал:

Тьфу ты, опять двадцать пять! Во, вспомнил: четвертной я все же Харитонову должен, то есть — двести пятьдесят. Блин, много! А Наташка тут как тут:

— Я тебя куда посылала?

— Но-но! — говорю. — Потише. Не видишь — человек стихи пишет. Сгинь, ты меня не вдохновляешь!

А Наташа — что за моду взяла, — тресь мне по затылку, в голове звякнуло, и все рифмы куда-то пропали.

Ну и как это называется, граждане? До каких пор у нас будут гибнуть поэты в расцвете, так сказать, творческих сил?

Делать нечего, пошел, куда меня посылали — за хлебом, на последние, между прочим, деньги. Вот она — проза жизни…