Эдвард Кэри - Кроха [litres с оптимизированными иллюстрациями]

Я оказалась в числе тех немногих, кто его там навещал, да и ему было не особенно что еще рисовать. А я не возражала. Маленькая женщина в черном. На коленях я держала Марту, хотя по-хорошему там должна была бы сидеть маленькая Мария-Шарлотта, но и Марта сгодилась. Я настояла на том, чтобы он изобразил меня прикрывшей рукой лицо: я еще не была вполне готова выставить себя на всеобщее обозрение.

Он протестовал, говоря, что не может меня как следует рассмотреть и что не надо прикрывать лицо рукой.

– Прршшу вашш!

Но я не уступила. Мое лицо на картине осталось таким же неясным, как у куклы у меня на коленях. Это могло быть любое лицо – вариантов хоть отбавляй.

Итак, как рассчитаться с долгами? Пятьдесят тысяч ливров.

Я заняла денег. У оптового торговца гипсом – ведь что ни говори, его предприятие жило за счет моего предприятия. Но этого было недостаточно. Мне требовалось проявить хитроумие. Мне было тридцать четыре, и у меня было дело. Стало ясно, что, если не действовать быстро, я могу потерять все. На Обезьянник, этот покосившийся домишко, было больно смотреть. Я распродала земельные участки справа и слева от старого здания, распорядилась убрать обломки и мусор. Со временем я надеялась выставить там кое-какие из старых изваяний, ведь со временем они, возможно, вновь станут популярными.

Я осталась совсем одна, с одним лишь манекеном, сшитым по меркам Эдмона. Так оно теперь и будет, думала я. Буду сидеть, напялив на голову новенький холщовый чепец. Но, с другой стороны, я же не вдова Пико. Мне предстояло много чего сделать, причем надеяться было не на кого. Нельзя было сидеть сиднем. От отчаяния люди принимают плохие решения. Так вот.

Ради собственного спасения мне пришлось заключить вполне заурядный союз: я вышла замуж. Слухи распространялись быстро. Люди считали, что Куртиус нажил многомиллионное состояние. Это была неправда, но, по крайней мере, он владел Обезьянником, а теперь его хозяйкой оказалась я. Меня стали осаждать мужчины. Оно и понятно: люди голодали, возможностей разбогатеть было мало. Один все демонстрировал мне столбики чисел в записной книжке и чернильные наброски своих архитектурных проектов. Почему бы и нет…

Пятого октября 1795 года на улицах снова возникли беспорядки со стрельбой. Двадцать шестого Жак-Луи Давид получил амнистию. А двадцать восьмого в префектуре департамента Сены города Парижа, в грязной комнатушке без какого-либо торжественного убранства, где на длинных скамьях, стоящих в несколько рядов, невесты в простецких платьях и женихи в простецких костюмах дожидались, когда их позовут на регистрацию, Анна-Мария Гросхольц и Франсуа Тюссо вступили в законный брак.

– Это будет чисто деловая сделка, – предупредила я гражданина Тюссо, и гражданин Тюссо, засунув свою записную книжку в нагрудный карман сюртука, согласился.

Гражданин Тюссо, мой супруг. Это не слишком счастливая история. Может быть, во всем виноваты его родители. Ребенком они повели его в театр, и он влюбился в сценический мир. Театр научил маленького Франсуа мечтать, и он, по мере взросления, не смог расстаться с детской мечтой. Как это случается с впечатлительными натурами, кого восхищают сценические пейзажи и сценические характеры, его душа медленно разрушалась под бременем театральных красивостей и яркого света. Он понятия не имел, что творится за кулисами. Он никогда не удосуживался заглянуть за дверь с табличкой «ПОСТОРОННИМ НЕ ВХОДИТЬ». Он обожал мастерить картонные театрики и играть в них. Пожалуй, он был милый, но совершенно никчемный.

Я даже не могу вспомнить, жесткие или мягкие у него были усы. Я не помню звука его шагов в коридоре. Не помню, стучался ли он ко мне в дверь – в дверь комнаты, где некогда спал мой наставник. Зато я помню циферки в его банковском счете и свой ужас при виде них. Он попросту врал мне, а я была настолько глупа, что поверила ему. Весьма неудачный оказался брак.

Но я как-то сумела выдержать и это. Я вставала каждое утро, это было необходимо. Гражданин Тюссо и я не спали в одной спальне, но он жил вместе со мной в Обезьяннике, и время от времени наведывался ко мне, а я, прости Господи, его не отвергала.

Он надеялся, что я буду прилично зарабатывать. Он надеялся, что у меня никогда не будет недостатка в деньгах. Я давала ему на карманные расходы – так родители содержат малых детей. Он тратил их на витиевато оформленные визитные карточки.

– Теперь, – уверял он меня, – дело пойдет на лад. Вот увидишь.

Эти карточки, как и его театры, тоже были картонные. Он выходил по утрам из дома, переполненный грандиозными идеями, а к вечеру возвращался подавленный и пьяный. Но к тому времени внутри меня уже росла новая жизнь. Я не думала, что сумею выносить младенца, поначалу я об этом даже не думала, не смела. Я держала Франсуа на скудном пайке, и он влез в новые долги. Я пыталась обучить его изготавливать восковых людей, но восковые люди его не интересовали. Он не хотел работать для пополнения коллекции Кабинета, а лишь тратил заработанное мной. Он всегда находил спрятанные деньги, где бы я их ни хранила – если и был у него какой талант, то вот такой, – и тратил все до гроша, а потом рыдал и шумно каялся. Обезьянник нуждался в новых работниках, но работники – это дополнительные траты. Может быть, думала я, стоит вырастить собственную армию работников. Разумеется, рожать в возрасте тридцати четырех лет было весьма опасно, но ведь не менее опасно было сироте в семь лет остаться у доктора Куртиуса, как и для доктора Куртиуса было очень опасно отправиться в Париж.

А потом вспыхнула новая любовь. Это была немыслимая великая удача. Новый свет в окошке.

Ребенок и, чуть позже, второй!

Малыш Эф

Малыш Же

Малыш Франсуа родился в 1798 году, а малыш Жозеф появился на свет в 1800 году. У обоих были легко узнаваемые носы Вальтнеров и подбородки Гросхольцов. Ну вот, теперь я не одна! Я научила их, как Эдмон и Куртиус учили меня, всему, что знала о жизни и чему меня научила вдова. Гражданин Тюссо проливал сентиментальные слезы и сюсюкался с ними, он тоже влюбился в них. Они шебутились, эти мальчишки, они шумели, и я нянчила их на виду у восковых людей.