Эдвард Кэри - Кроха [litres с оптимизированными иллюстрациями]

– Ку-ку! – сказала я. – Вот вы где! – И тронула ее за локоть.

– Нет! – завизжала Мако. – Нет! Ни за что! Не трогай!

Старая дама поволокла меня по коридору и втолкнула в весьма неприглядную комнату, которую я до сих пор не видела.

– Покажи руки! – приказала она.

Я показала.

И услыхала легкий свист воздуха – в мою кожу впилась ее трость. Трость отскочила вверх и снова опустилась. На третий раз я убрала руки.

– Нет, нет! – отрезала старая дама. – Нужно три раза.

В слезах, я вытянула руки, и трость тотчас донесла до меня свое внушение. Я не была достаточно взрослой для телесного наказания. Возможно, мой малый рост их смущал.

– В следующий раз будет десять. Ты не имеешь права дотрагиваться. Повторяю: не дотрагивайся!

– Я не дотрагиваюсь.

И я отвернулась. За мной стояла Елизавета. Она все это время была здесь.

– Это я должна говорить «ку-ку», а не ты! – заявила она. – И игра в прятки должна длиться не меньше получаса, ты неправильно играешь.

– Да, – подхватила Мако, – мы должны повзрослеть. Мы все должны повзрослеть.

На следующий день мы принялись за работу. Я положила перед Елизаветой лист бумаги. Она взяла карандаш. Могу сказать, что душевная близость между нами испарилась. Первым делом мне стало ясно, что мадам Елизавета ничего не смыслит в анатомии. К примеру, сердце, самый шумный внутренний орган, а потом и легко обнаруживаемый, по ее мнению – несомненно, сформированному многими недостоверными религиозными картинами, – располагался ровно посредине грудины. Она не могла понять, почему в теле человека две почки, две половинки легких, и полагала, что это удвоение органов каким-то образом связано с вынашиванием двойни. Она с изумлением открыла для себя, что внутренности размещены примерно одинаково у всех представителей рода человеческого. При этом она упрямо настаивала, что внутренние органы мужчин решительно отличаются от внутренних органов женщин, и не принимала на этот счет никаких возражений. Я нарисовала ей контур человеческого тела и попыталась показать, что находится внутри, но убедить ее поверить мне оказалось делом совсем не простым. Она еще смогла согласиться с тем, что в животе есть толстая кишка и тонкая кишка, но нашла забавным, что у всякого человека, неважно какого роста, имеется и то и другое. Я решила, что было бы полезно найти человеческий образец, дабы облегчить мои поучения. Я попросила Елизавету помочь мне, и вскоре в комнате появилась горничная Пайе.

– Привет, Пайе! – сказала я.

Пайе промолчала. Бедняжке не дозволялось раскрывать рот.

– Это кто? – спросила Елизавета.

– Это Пайе, – ответила я, – одна из ваших служанок.

– Я ее раньше никогда не видела.

– Тем не менее это Пайе.

Пайе была в услужении у принцессы шесть лет, но она делала свою работу так тихо и незаметно, что казалась бесплотным привидением. Во дворце обреталось видимо-невидимо подобных людей, думаю, несколько сотен, которые вели незримое и полезное существование рядом с королевской семьей, и их даже не замечали.

– Пайе, – попросила я, – ты можешь встать посреди комнаты и развести руки в стороны?

Та повиновалась.

– Вот Пайе, – обратилась я к Елизавете. – Мы знаем, как она выглядит снаружи. Но что у нее внутри? Что лежит в комоде тела Пайе? Предположим, что ее ребра – это дверцы комода и мы можем их распахнуть вот тут, в середине. Что мы увидим? Что лежит у нее на полках?

– Постельное белье, – предположила Елизавета.

Я пропустила ее слова мимо ушей.

Пока я махала своим карандашом туда и сюда, Пайе узнала много нового о содержимом своего туловища, о чем раньше даже не догадывалась. Елизавете это все тоже было в новинку. Вознамерившись не возвращаться в свой постылый шкаф как можно дольше, я тянула время занятий, сколько могла, настаивая, что наш урок будет неполон, если я не расскажу про почки, потом про печень, а потом и про сердце.

– Трудно все это запомнить, – вздохнула Елизавета.

– Но мы делаем успехи! – с энтузиазмом воскликнула я.

– Почему мне нужно забивать голову тем, что находится внутри у этой служанки?

– Потому что то же самое имеется у всех, мадам. У всех людей одинаковые внутренности.

– Что-то я сомневаюсь.

– Но это так.

– Ты уверена?

– Да, мадам.

– Как ужасно.

И она поглядела на Пайе с нескрываемым омерзением. Мы обошли Пайе вокруг, а та покраснела и даже чуть покачнулась, когда я до нее дотронулась.

– Это всего лишь твое тело, – успокоила я ее. – Обычное человеческое тело, как у всех. Тебе не о чем тревожиться. Стой смирно, мы просто стараемся тебя изучить.

И это помогло – то, что принцесса увидела реальное тело. Наглядность всегда помогает. И когда Елизавета начала понимать, как работает тело, ее рисунки стали лучше. Я учила ее забывать о правилах и хитросплетениях дворцовой жизни и сосредоточиваться только на том, что касалось жизни человеческого тела. Ведь оно тоже было своего рода дворцом, по которому мы могли бродить и бродить без конца. Мы погружались – мысленно, конечно, – под кожу Люси Пайе, прогуливались вдоль ее органов и костей. А когда мы закончили путешествие по Пайе, я заставила Елизавету указать мне расположение того или иного органа, который я называла:

– Почки! Мочевой пузырь! Пищевод! Малый кишечник! Легкие! Прямая кишка! Сердце! Позвоночник! Диафрагма! Поджелудочная железа! Селезенка! Palma fascia! Anastomotica magna! Tuber omentale! [6] Ладонная фасция, большая плечевая артерия, сальниковый бугор ( лат .).

Мы и впрямь делали успехи.

Потом, уже в коридоре, Пайе дотронулась до своего живота и шепнула мне с благоговейным удивлением:

– Здесь, внутри, у меня duodenum, сокращенно от intestimum duodenum digitorum… [7] Двенадцатиперстная кишка ( лат .).

– Что означает?..

– Кишка длиной в двенадцать пальцев.

– Да, Пайе, ты все точно запомнила!

– Благодарю вас, мадам!

– Благодарю, Мари , – поправила я.

– Благодарю вас, мадам!

После урока рисования Елизавету приходили проведать ее любимые фрейлины, девушки, кого она называла Бомба, Ярость и Фурия, а меня препровождали в мой буфет. Я лежала внутри, в кромешной тьме, и думала о Елизавете, бормоча ее имя полке надо мной, пока не являлся призрак Эдмона и не укладывался рядом.

В первые недели пребывания в Версале я ничего не видела, кроме буфета, салона принцессы и нашей комнаты для рисования. Мне хотелось походить по дворцу. Я ведь так мало видела в своей жизни, но много о чем слышала, и кое о чем имела некоторое представление, и дворец оказался для меня слишком сильным искушением. Я все думала и думала, что же такое находится за стенами известных мне комнаток. Мне наказали никогда не покидать покоев Елизаветы, но этого так хотелось – разве что столь же сильно я надеялась отогнать тревожащий меня призрак Эдмона.