Эдвард Кэри - Кроха

– Как ты себя чувствуешь, Эдмон? – спросила я.

– Хорошо, спасибо, Мари, – ответил он. – Ты обо мне не беспокойся. Я сильный. Я создан из крепкого материала. Ты говори мне, что делать, и я все сделаю, как тебе надо. Вот. Я сам себе удивляюсь. Вот, я снова посмотрел на него. Это мертвый, убитый мужчина.

Снаружи раздался оглушительный рев: ту молодую женщину из коридора поволокли вниз.

Возле тела на кровати стоял высокий курчавый мужчина с блокнотом, в котором рисовал эскиз с натуры. Он опустил карандаш и обернулся к нам. Поначалу мне он показался весьма красивым, но когда повернулся, я заметила его левую щеку: она была раздута и свернута вбок, чем немного напоминала парализованную щеку вдовы, отчего левый край его рта был растянут и больше походил на ножевой разрез. И говорил он, заикаясь и коверкая слова.

– Выыхтоо? – произнес он.

– Мы от Куртиуса, – ответила я. – Но мы знаем свое дело. Я делала головы до этого, и мертвых, и живых. Эдмон Пико занимается туловищами.

– Куртиашш?

– Он не смог прийти.

– Нуж шдеелать ффше тело изз вошшка.

– Хорошо, сударь, мы сможем.

– И быышштро!

– Да, сударь, незамедлительно.

– Оно кочченеет, тееело. Гниеттт.

– Да, я вижу: процесс разложения уже начался.

– И мне нужжн напшшать его.

– Написать его, сударь?

– Напшшать битттого герроя Кунвентта.

– Вы живописец, сударь?

– Я Даффиид!

Это и впрямь был Жак-Луи Давид. Художник.

– Да, сударь? – в ту пору я о нем не слыхала. – А кто, позвольте спросить, несчастная жертва?

– МАРРАА!

Убитым оказался доктор Жан-Поль Марат. Тот самый неистовый доктор Марат, который каждый день призывал отправить на гильотину как можно больше народу, чтобы спасти нацию. Оголтелый Марат, который называл себя Яростью народа. Болезный доктор Марат – чей недуг, без сомнения, испортил его нрав, – который, сидя в комнатной ванне, должной унять зуд воспаленной кожи, получил несколько ударов хлебным ножом в левое легкое, аорту и левый желудочек сердца.

Нам надо было спешить, но все делать тщательно, дабы сохранить в целости ужасающее тело.

Мы оказались первыми у смертного одра Марата. Первыми из многих, пришедших после нас. Мы, Эдмон и я, стоя плечом к плечу, сделали гипсовые слепки. Одну лишь голову и фрагмент груди. Остальную часть тела лучше было не трогать. Черты лица Марата уже заострились, а глаза помутнели, как плоть устрицы. Когда мы сделали слепки, другие люди произвели вскрытие тела, ненужные органы равнодушно выбросили, но с другими частями обращались куда бережнее, завернув их во влажную ткань. Это была их работа: все эти люди, вооружившись уксусом, мышьяком и ртутной солью, иглами и нитками, готовили тело к государственным похоронам. Они изъяли его сердце, его настоящее сердце, и положили в порфировую урну. Мы забрали его голову и ее гипсовый слепок и унесли домой, получив приказ немедленно изготовить посмертную маску Марата и принести ее Давиду.

– Мы займемся этим вместе, Эдмон, – сказала я по дороге домой. – Все только вместе. Мне понадобится твоя помощь.

– Разумеется, – ответил он. – Я смогу.

Первым делом мы тщательно подмели пол в большой мастерской. Потом отдраили верстак и начистили инструменты. Выложили на верстак все, что потребуется для работы: мерные ложки, гипсовый порошок, мягкое мыло. И лишь когда все необходимые аксессуары были готовы к работе, мы положили на стол гипсовую форму.

И тут вошел Куртиус.

– Что это?

– Голова, – ответила я.

– Заказ? – спросил он, потрясенный. – Это на заказ?

– Да, сударь, это небольшой заказ.

– Нет, довольно с нас. Мастерская закрыта.

– Мы должны, сударь. Нам приказали.

– И кто это?

– Его убили недавно.

– Довольно смертей. Теперь только жизнь! Я хочу, чтобы у нас были только живые. Мы не можем прикасаться к смерти. Она может распространиться, как инфекция!

С трясущимися руками он передал мне ключ от буфета с запасом воска.

– Вот возьми. Я этим больше не занимаюсь. Мне нужно вернуться. Не будите Шарлотту. Она спит. И я должен вернуться к ней.

Нашу первую отливку посмертной гипсовой маски установили в окне квартиры Марата, откуда она взирала на сотни скорбящих людей.

– Дааа! Даааа! – сказал Давид, когда я принесла ему голову. – Велиики падриоот!

Великий патриот – это он меня так назвал.

Через два дня мы смогли заменить посмертную маску на бюст убитого деятеля. Давид попросил нас изготовить из воска ростовую скульптуру Марата для публичного показа. Реальное тело быстро разлагалось на летней жаре, а грандиозные похороны еще не были подготовлены.

– Все теело полношттю, торопиитеш, прошшу торопиитеш!

Мы спешно вернулись домой и тут же принялись за работу. Восковой Марат получился у нас состоящим из двенадцати фрагментов. В тех случаях, когда мы не могли получить слепок реальной части его тела – груди, плеч, шеи и головы, – нам пришлось реконструировать их из глины, полагаясь на мои заметки и на мерки, снятые Эдмоном на месте. Нам нужно было приладить посмертную маску к глиняному телу, затем изготовить новые формы всего тела, и уже с помощью этих форм отлить восковую фигуру целиком. Мы добавили красители в азиатский воск, аккуратно сделав смесь на водяной бане, разогрев ее до нужной температуры и потом медленно залив ее в гипсовые формы. После чего мы вынули восковые отливки и, соединив их, нанесли краской крошечные болячки, а из восковых хлопьев изготовили имитацию лопнувших прыщей.

– Вы очень шумите! – посетовал Куртиус.

Но мы, целиком поглощенные работой, едва произнесли два слова за все время.

На третий день после смерти Марата, пятнадцатого июля, когда я пришла к Давиду отчитаться об успехах, тело покойника уже позеленело. На пятый день изнуряющий зной спал, сменившись проливным дождем, и убившую его женщину казнили. На шестой день тело доктора Жана-Поля Марата наконец увезли из квартиры и, положив на траурное ложе, выставили в церкви Кордельеров. Тело было размещено так, чтобы видна была смертельная рана. Людей подпускали близко к ложу, и они могли взглянуть на тело, которое постоянно обрызгивали духами. Зрители пребывали в благоговейном молчании. На седьмой день наш восковой Марат был готов, и его привезли в Конвент. Наш Марат был изображен в предсмертный миг: сидящий в комнатной ванне, с ножом в сердце, – он казался олицетворением застывшей муки. Можно было вытянуть руку и дотронуться до него. Этот Марат не смердел, не разлагался, он был свеж и даже слегка сиял. Он должен был оставаться там до того момента, как Давид завершит свое огромное полотно, изображавшее мертвого в ванне, мученика, святого, бога.