Эдвард Кэри - Кроха

– Да, Мари, – ответил он.

– Хорошо, – и я прочитала вслух новые слова: « Смелее, приобщитесь к новому влиянию необузданной музыки и пьянящих благоуханий! »

Мы вошли в помещение, все стены которого были расписаны обнаженными фигурами, стоящими почти вплотную друг к другу. Освещаемые трепещущим пламенем свечи Эдмона, они, казалось, извивались в танце.

«МУЗЫКА СМЯГЧАЕТ СЕРДЦА СЧАСТЛИВОЙ ПАРЫ, ПРЕВРАЩАЯ ЕЕ В ВОПЛОЩЕНИЕ ЛЮБВИ И ГАРМОНИИ», – гласил начертанный вверху лозунг.

– Нам надо представить, Эдмон, что здесь звучит музыка!

– Да, Мари! – прошептал он. – Я, кажется, ее слышу.

Мы стали подниматься по лестнице, скользя ладонями по перилам, обитым дутым шелком. Лестница вывела нас к большой двери с надписью:

« Внутри вы найдете НЕБЕСНОЕ ЛОЖЕ ДОКТОРА ГРЭМА. Ни сам я, ни мои слуги не должны ни видеть, ни знать, кто именно предается отдохновению в этом помещении, которое я называю СВЯТАЯ СВЯТЫХ! НЕБЕСНОЕ ЛОЖЕ ДОКТОРА ГРЭМА. Все обустройство этих апартаментов, кои я не в силах описать словами, обошлось в весьма приличную сумму и явилось результатом долгих и углубленных исследований. А теперь откройте дверь! »

Что Эдмон и сделал. Но мы оказались не перед Небесным ложем доктора Грэма, а в передней. Там нам предстояло отворить еще одну дверь, над которой размещалась очередная надпись:

Ниже шли дальнейшие указания: « А сейчас позвольте моим слугам забрать ваши вещи, которые потом, когда все завершится, вам вернут сладостно благоухающими. А ТЕПЕРЬ ТИШИНА! Не говорите ни слова! »

Свеча в руке Эдмона задрожала сильнее прежнего, но когда я протянула к нему руку, чтобы успокоить, то заметила, что и моя тоже дрожит. Мы продолжали читать:

« Вполне разумно и допустимо для впервые посещающих нас, ежели у них возникнет нужда, что всегда приветствуется, помочь своему визави освободиться здесь от заимствованных у общества вещей. Никакой обуви внутри. Никаких камзолов. Никаких капоров. Ни париков, ни платьев, ни кюлотов, ни сорочек, ни корсетов, ни нижнего белья. Ничего. Совсем ничего !»

Эти слова имели столь приказную интонацию, что хоть мы и трепетали от страха, но не смогли их ослушаться и принялись, словно в состоянии гипнотического сна, снимать друг с друга одежду: дрожащими пальцами мы расстегивали пуговицы и развязывали ленты, и наши одеяния падали на пол, при этом мы оба судорожно ловили губами воздух. Части тела Эдмона, ранее скрытые под одеждой, теперь предстали моему взору, и он прошептал:

– Мари, у тебя такие маленькие соски и стоят торчком! Я об этом никогда не думал.

Я промолчала.

А Эдмон продолжал:

– Они такие милые!

И тогда я нежно проговорила:

– Тссс! – потому как заметила еще одно уведомление:

« НИ СЛОВА ЗДЕСЬ! НИ ЕДИНОГО СЛОВА. ТОЛЬКО МУЗЫКА. ВСЛУШАЙТЕСЬ В МУЗЫКУ ».

Но мы слышали не музыку, а лишь гулкое биение наших сердец. Эдмон, шагнув вперед, отворил дверь, за которой оказалась плотная шелковая портьера, и на ней было начертано очередное строгое указание:

«PROCUL! O PROCUL ESTE PROFANI! [17] Прочь! О, прочь, непосвященные! ( лат .) »

Нащупав в середине портьеры проем, мы проскользнули в него, и Эдмон шепнул:

– Небесное ложе доктора Джеймса Грэма!

И это, вне всякого сомнения, было оно, потому что не походило ни на какой иной горизонтальный предмет из множества, изобретенных человеком. Размером ложе было добрых двадцать футов на пятнадцать, и над его просторной поверхностью висел огромный купол с круглым зеркалом внутри, которое идеально отражало смятые шелковые простыни на ложе. У ложа имелось колоссальное изголовье с новым предписанием от доктора Грэма.

Мы с Эдмоном казались здесь такими крошечными. У ложа не было даже ступенек, чтобы взойти по ним. Если бы нам предложили простую кровать, спокойную и умиротворяющую, если бы мы оказались бы в непритязательном и милом помещении, мы могли бы, наверное, чувствовать себя куда более непринужденно и не стеснялись бы друг друга, но тут, при виде столь роскошного сооружения, предназначенного для титанов, мы ощущали себя очень мелкими – и нам было неуютно.

Мне чудилось, что эта величественная комната изучающе смотрит на меня, словно я была восковой фигурой, разглядываемой с разных ракурсов. Миниатюрная женщина. Тридцати двух лет. Я вскарабкалась на кровать и набросила на себя пыльную простыню. Через мгновение за мной последовал Эдмон. Он прижал свои губы к моим – какие же они были сухие! – и принялся целовать меня в щеки и в шею. Он издал протяжный вздох, словно пробуждаясь ото сна, а затем нежно положил меня на спину и продолжал целовать всю – двигаясь от шеи вниз, и его губы уже не были такими сухими. Я почувствовала нежный поцелуй на плече, а он продолжал двигаться ниже и ниже, и вот он уже дошел до моих грудей, и я ощутила прикосновение его пальцев, а потом и его губ.

– Ты выгнула спину, – шепнул он, – ты вздохнула.

И сразу после этого Эдмон Анри Пико вторгся в меня и наполнил меня, и сжимал меня в объятьях, и чуть покачивал. Я закрыла глаза, но и во тьме ощущала Эдмона.

– Я Эдмон Анри Пико, – говорил он, – а ты Мари Гросхольц по прозвищу Крошка, так это и должно быть, и так все должно было случиться давным-давно.

Итак. Жила-была неприступная девушка по имени Мари Гросхольц, и вот в один прекрасный день она треснула, точно ореховая скорлупа, из которой появилась другая Мари Гросхольц, уязвимая женщина без кожуры, прятавшаяся внутри этой скорлупы. И отныне она уже никогда не будет скрыта под этой оболочкой.

Началась жизнь. Чудесная жизнь! Я была влюблена.

Я любила Эдмона.

После того случая мы много раз оказывались во власти взаимной страсти, и всякий раз бежали через бульвар, чтобы опять оказаться вдвоем на измятой кровати доктора Грэма. Иногда мы так торопились, что я даже не снимала платья, а Эдмон спотыкался о болтающиеся на щиколотках кюлоты и путался в спущенных вниз чулках. И какая разница, что мы с ним были единственными по-настоящему живыми существами в этом мертвом здании, главное, мы заставляли его снова оживать. Для меня самым главным в жизни телом было тело Эдмона Анри Пико, ведь оно принадлежало мне. Я стала большим знатоком Эдмона Анри Пико и невероятно гордилась своим знанием. Мы поистине подходили друг другу. Как локтевая кость и лучевая кость, как малая берцовая и большая берцовая. А в финале Эдмон всегда внимательно смотрел на меня, положив голову мне на грудь.

Жизнь, думала я, продолжается и не устает удивлять.