Иван Охлобыстин - Небылицы и думы [litres]

Сказано – сделано. Мой едва объезженный «шестисотый» в мгновение ока домчал меня до Центрального телеграфа, и я начал судорожно заполнять бланки в соответствии с последними инструкциями мэрии. Тут у меня в кармане рявкнул электронный зуммер мобилы.

– Ась? – сердито дыхнул я в трубку.

– О, как славно! – узнав мой голос, обрадовался Юрий Михайлович Лужков, мэр Москвы. – А я ведь, Ваня, тебя искал. Сейчас же беги в правительство, ты мне до зарезу нужен.

– Я сейчас почту шлю, мессир! – оговорился я.

– Ерунда! – констатировал мэр и попросил: – Кстати, если не в лом, возьми пива по дороге, «Клинского». Упарился я совсем. Только незаметно мимо пикета пронеси. Чтоб без сплетен. Мэр я все-таки.

С начальством не поспоришь. Но все-таки после судорожных манипуляций были отправлены следующие телеграфные весточки.

«Шатой, милый, пришли мне пихту метровую на Новый год и от меня Разбашу косточку передай. Карипадент».

«Капитан, вышлите мне с курьером метровый семицвет. Игрушки не на что вешать. У нас Рождество на носу. Охлобыстин, литератор».

Справившись кое-как с корреспонденцией, я кинулся к Лужкову. По дороге купил четыре бутылки «Клинского» и двухлитровый баллон «Буратино». Соответственно, невкусный лимонад я тут же вылил в сизый сугроб на обочине и заполнил освободившуюся емкость пивом.

В мэрию я прошел, как всегда, беспрепятственно, разве что на лестнице меня оттеснила группа хмурых мужчин в штатском, возглавляемая великовозрастным бутузом.

– Советник-то, глянь, побежал! Как ошпаренный! Демократия! – хмыкнул стоящий у пропускного пункта милиционер.

– Чего же такое стряслось? – полюбопытствовал я у него.

– Да ничего особенного, – пожал он плечами, – шеф ему в глаза плюнул.

– Не может быть! Брешешь! – не поверил я.

– Надо очень! – обиделся милиционер и пояснил: – Шеф видит: у советника ячмень на глазу. И плюнул. Чтобы все по совести было. А советник без бабушки рос и давай орать. А на шефа, сам знаешь, где сядешь, там и слезешь. Ну, слово за слово… А, о чем говорить?!

– Чудно, – согласился я и двинулся к Юрию Михайловичу в кабинет.

Мэра я застал, как всегда, у аквариума. Он созерцательно крошил в воду свежего мотыля и что-то тихо насвистывал. В мелодии я без труда узнал вторую оркестровую сюиту из «Пер Гюнта».

– Юрий Михайлович, я на минутку, – сказал я, выставляя ему на стол баллон с пивом.

– Вот какое дело, Ванюха, – начал мэр, отвлекаясь от аквариума и походя обтерев пальцы о пурпурную штору. – Не нравится мне все это! – он ткнул пальцем в разложенный на столе лист бумаги, похожий на журнальные выкройки.

– Тогда вон газету можно постелить, – тут же предложил я и показал на стопку периодики у мышечного тренажера в углу кабинета.

– Не в бумаге суть, – покачал головой мэр. – Суть во взаимоотношениях человека и окружающей среды!

– Юрий Михайлович! – взмолился я, сразу заподозрив неладное. – У меня жена дома с утра не целована!

– Ладно, – улыбнулся он и пояснил: – Тут у меня одна загадка, – мэр ткнул в лежащую перед нами бумагу. – Это земельные наделы в Подмосковье, купленные за последние две недели неким Пэтэром Гауняэмоээном, уроженцем Таллина, ныне проживающим в Марокко. Спрашивается, зачем ему наша земля, где даже собаки гадить брезгуют и толком ничего построить нельзя? Это раз. И откуда у прибалтийского интеллигента столько денег? Чую я, здесь что-то нечисто, – и он снова запустил руку в жирного мотыля.

Если бы я услышал подобную речь из уст незнакомого мне человека, то развернулся и ушел бы незамедлительно. Но я доподлинно знал о наличии у Юрия Михайловича безошибочного чутья на всякого рода преступления. Во рту показательно пересохло, и я поторопился разлить пиво. Следующие полчаса мы молча пили пиво и сосредоточенно рассматривали карту. И хотя мне так и не удалось выяснить для себя, где на карте отмечена Москва, было ясно, что Новый год мне предстоит встретить среди угрюмых африканских барханов в пригороде Касабланки – светской столицы Марокко.

– Короче, когда вылет? – поинтересовался я, отставляя в сторону пустой баллон из-под пива.

– А как ты думаешь? – хитро прищурился мэр и достал из сейфа, расположенного в стене за картиной работы Вермеера Делфтского, толстый пакет.

Я принял пакет, вздохнул и попросил:

– Оксанке сами позвоните, иначе беда.

– Я свою попрошу звякнуть. Она стратег, а у меня нервы ни к черту, – пообещал он и подмигнул: – Курорт, сынок! Тебя встретит Микольцу – мой древний приятель. Ты с ним лучше не спорь, у него характер скверный.

Было бы бессмысленно описывать все тонкости моих взаимоотношений с Лужковым: слишком крепко переплелись наши судьбы, ясно одно – этот человек слова на ветер бросает нечасто.

Вот она, судьба столичного гуманитария! Вот она, жизнь человека, истощенного опытом! Пива я попил в мэрии, а похмелился в посольстве России в центре Касабланки через семь часов полета, шесть из которых я проспал, как сытое дитя, между кресел пустого «Боинга», любезно предоставленного ЛогоВАЗом.

В посольстве ко мне отнеслись подчеркнуто тактично, без излишеств, поминали некоего Чугайло, но сетовали на отсутствие свободных площадей. Хорошо еще, в конверте мэра я обнаружил, помимо никелированного браунинга, четыре ампулы с парализующим газом Z-949, стилизованные под папиросы «Прибой», и кругленькую сумму в марокканских дирхамах, эквивалентную двумстам миллионам рублей.

Соответственно, я тут же обжил особняк на окраине города в стиле фахтверк да еще нанял переводчика-бербера, в прошлом окончившего Геологоразведочный институт в Москве. Бербера звали Дадука. Как и водится у берберов, он был жгучий рябой шатен, и его рост не превышал полутора метров. Едва мы обошли дом и уселись в глубокие кресла у окна, я сразу, без обиняков спросил у него:

– Скажи, Дадука, а где коренные марокканцы проводят вечерний досуг?

– Коренные марокканцы проводят вечерний досуг дома, – честно ответил он.

– А не коренные? – уточнил я.

– В гостинице, – бесхитростно признался бербер.

– А чего же так? – уже расстроился я, готовясь услышать традиционное повествование об укладе жизни рядового исламиста.

Но реакция Дадуки значительно отличалась от ожидаемой. Он вытаращил на меня глаза, приложил бурый палец к потрескавшимся от зноя губам и прохрипел:

– Они боятся теретулемасов!

– Племя, что ли, какое? – изумился я.

– Теретулемасы – это одинаковые люди. Они очень счастливые. Марокканцы боятся их, – шепнул он.

– Счастливые чем? – продолжил я расспросы.

– Всем! – таинственно ответил он.

Поскольку мне в бытность проводником-инструктором на горных перевалах Тибета часто приходилось сталкиваться с проявлениями примитивных верований, я стремительно устал от местных суеверий и поспешил выяснить у переводчика, где находится ближайший бар. Дадука опасливо показал в окно на здание, скрытое за цветущими баобабами у дороги. Я приказал ему ждать меня дома и отправился туда в одиночестве. Очень хотелось скинуть с себя груз дорожной усталости и спокойно подумать о продолжении расследования.