Аркадий Минчковский - Небо за стёклами [сборник]

Сидела Маргарита за своим столом в белой, свежей блузке. Она всегда одевалась красиво и просто. Короткие волосы зачесаны по-модному. При встрече Маргарита улыбалась и была приветлива, но выходило это у нее как-то деланно. А сегодня и вообще не было на ее лице улыбки. Глаза вниз, на стол. В комнате были еще две девушки и парень — члены комитета, и у них лица подчеркнуто серьезные.

— Садись, Валя, — сказала Горошко, привстав и пожав ей руку. — Ну, как ты живешь?

Поздоровались с Валей и другие, пододвинули ей стул, чтобы села поближе к секретарскому столу. Потом наступила странная тишина. Все молчали, будто не решаясь начать разговор. Маргарита перекладывала лежащие на столе брошюрки и все ровняла их одну к другой.

— Как живу? Обыкновенно, — пожала плечами Валя. — С чего это про мою жизнь?

Услышала, как одна из девушек, членов комитета, глубоко вздохнула.

Маргарита наконец оставила в покое книжечки.

— Вот что, Валентина, — начала она, по-прежнему глядя в стол. — Может быть, конечно, это и не до конца наше дело, но не можем мы так проходить безучастно… Ты у нас хорошая девушка, передовая… — Она остановилась, подыскивая слова, и продолжала: — Не в том, разумеется, дело. Мы хотели просто так, по-товарищески, чутко… В общем, по-комсомольски. Тебе-то к нам ни с чем не хотелось прийти?.. Может быть, нелегко бывает решиться?..

Валя замерла, насторожилась.

— А с чем я должна была приходить? — как бы вовсе не понимая, чего от нее хотят, спросила она.

И опять наступила заминка. Слышно было, как за стенами гудела машинами фабрика.

Тут вдруг и сорвалась Томка Никитина — недавний член комитета, девчонка, знавшая Валю со времен ФЗО.

— Ну что ты скрытничаешь, Доронина, что прикидываешься? Ведь бросил же тебя Камышин, так?.. Чистеньким таким, ни при чём ходит. И близко его с тобой нет. Знаем — будет у тебя ребенок… Как тебе одной?..

Кровь прилила Вале к вискам. Она закрыла лицо ладонями и опустила голову. Чувствовала, как пламенеют щеки. Услышала — сидящий в комнате парень угрюмо проговорил:

— Известно, по закону тут особенно-то нельзя… Мы не про то… Но свой же он, наш…

— Это что же за моральный облик у парня? — возмутилась другая девчонка.

— Любовь же у вас, говорят, была, куда все делось? — опять заговорила Никитина.

— Да не про то вы все, не про то, — прервала их Маргарита. — Ты спокойно, Валентина… Никто тут, конечно, неспособен административно… но ты должна знать — ты не одинока, Валя Доронина.

— Бросать так человека… Разве это по-человечески?! Современный парень, разрядник… — не унималась Томка.

— Может, мы побеседуем с ним?.. Может быть, он объяснит нам свой поступок… Как ты, не против?.. Без тебя, конечно. Возможно, недоразумение у вас… Может быть, и прояснится что?

Валя видела, как осторожно обращалась к ней Маргарита. Значит, они еще не вызывали Вадима, не говорили с ним. Кто-то очень жалостливый сбегал в комитет, и пошло: надо помочь Дорониной, проявить чуткость, окружить теплом, может быть и принять меры по комсомольской линии… Вот оно, выходит, что.

Она оторвала руки от лица. Было такое чувство, словно внезапно сделалось холодно. На лбу выступила испарина. Валя оглядела всех, кто был в комнате.

— Вы что?.. Кто кого бросил?! Просила я вмешиваться? Какое кому дело?! Не знаю никакого Камышина и знать не хочу. Ни при чем он тут. Слышите, ни при чем, и не вздумайте… Зря страдаете. Ложная ваша тревога, ложная!..

Выпалила все это и выбежала из комнаты, хлопнув дверью. Кинулась по лестнице вниз, не видя никого, бежала к проходной.

Никогда ей не забыть лица матери в тот вечер. Домой Валя вернулась поздно. Надеялась, что мать уже спит, но оказалось — ждала ее.

Лишь вошла в комнату, поняла — матери все известно. Днем она случайно наткнулась на Валино направление в больницу. Валя положила его в старый комод в коридорчике, в комод никто из них не заглядывал. А тут матери вдруг что-то в нем понадобилось.

Теперь злополучный листок лежал на столе развернутым. Мать выжидающе смотрела на нее. Будто еще не верила написанному, надеялась, что здесь какая-то ошибка.

Тихо спросила:

— Что же, Валентина, матери ничего не сказала? Враг я тебе?.. Думаешь, я не догадывалась? Давно мое сердце чуяло неладное.

Самым тяжким было то, что мать говорила спокойно. Лучше бы она кричала, проклинала ее. Такое снести было легче. Пошумит и утихнет. Случалось, потом вздыхала: "Рассерчала я вчера. Ты уж, Валентина, старайся, не доводи мать". И все налаживалось. Но когда мать говорила так, тихо, без возмущения, Вале становилось не по себе. Значит, переболело у матери внутри, и не могла она ни кричать, ни ругаться.

Хотелось сказать: "Мое это дело, только мое, и беда моя". Но ничего она не сказала, молчала, глядя в пол. А мать неожиданно поднялась, шагнула к Вале и, заглянув ей в глаза, горячо заговорила:

— Доченька, родная. Да неужели ты верно решилась на это?

Спросила еле слышно и коснулась рукой лежащей на столе бумажки.

— Ведь девочка ты еще совсем… Думают ли они, врачи-то, что дальше с тобой будет?.. Я не допытываюсь, ни про что тебя не спрашиваю, — торопливо говорила мать. — И кто он, знать не хочу.

Вале сделалось жарко. Не помнила, как сказала:

— Ни при чем он тут. Сама я решила…

— Валя, Валюшка, — продолжала мать. — Дочка моя, молить тебя буду… Богом прошу: не делай с собой этого, не калечься смолоду.

Валя схватилась руками за голову. Не в силах была слышать слова матери.

А мать все говорила:

— Доченька, кровинка моя!.. Хочешь, я на колени перед тобой стану, просить буду. Не губи себя. Страх меня берет — а ну, не кончится добром.

Мать и в самом деле будто была готова пасть на колени. Сжала Валину руку в запястье, умоляюще говорила и говорила:

— Да ты не бойся, Валюшечка!.. Вырастим, выкормим. Все я сделаю для тебя. Не пожалею никаких сил. В надомницы уйду, нянчить стану… Не бойся. Ничего не бойся…

— Что ты, мама? — Валя отвернулась к стене. — Одной, значит, как ты, всю жизнь прожить?

— Да не погубишь ты свою жизнь, Валечка. Верь мне, родная. Не кончится жизнь у тебя. Все возьму на себя. Пусть он и бросил тебя — проживем, и еще как!

— Не бросил он меня, никто не бросил! — с отчаянием закричала Валя. — С чего ты…

Силы ее внезапно оставили. Она опустилась на диван. Худенькие плечи затряслись. Прерывая слезы, продолжала:

— Сама я, сама… Никому нет никакого дела, и ты меня не мучь. Не могу по-другому.

Мать села рядом. Сперва молчала, потом, как в детстве, стала осторожно гладить ее по волосам.

— Да ничего, дочка… Не изводись понапрасну. Как решишь, так и будет… Верно, взрослая ты, большая. Есть еще время, и обдумаем вместе. Не сужу я тебя, Валентина, что делать. Сама проглядела. Только как бы лучше. Одна ты у меня, никого больше.