Остин Сигмунд-Брока - Навеки не твоя

– Да, было, – говорит она, не дрогнув. – У меня сейчас нет на это времени. Я с тобой поговорю после представления.

– Нет, нам надо поговорить сейчас, – отвечаю я ей. Я и раньше дерзила Джоди, но такая наглость удивляет даже меня саму. Это определенно привлекает ее внимание – она опускает руку, которую держала на двери, и скрещивает руки на груди. – Вы должны вернуть мне роль, – продолжаю я, прежде чем она упрекнет меня.

Удивление присоединяется к строгости в ее взгляде.

– Это еще почему?

– Я раньше не думала, что могу почувствовать связь с Джульеттой. Я думала, что она дура, потому что бросает все ради парня, который и флиртовать толком не умеет. – Джоди поднимает бровь, но не улыбается. – Но теперь я ее понимаю. – Я медлю, надеясь, что она захочет услышать продолжение.

– Что ты понимаешь, Меган? – говорит она устало.

Ободренная этим, я продолжаю:

– Все иногда бывают такими дурами или дураками, как Джульетта. По крайней мере всем следует так делать. Джульетта осмелилась отдать свое сердце чему-то. Это ее заставляет идти на безумства – безумства вроде спора с режиссером в центре набитого людьми лобби отеля ради того, чтобы попросить о том, чего она, возможно, не заслуживает. – Теперь Джоди чуть ухмыляется. – Я готова стать такой. Отдать свое сердце. Я хочу быть Джульеттой – для вас, для всех, с кем я работала над этой пьесой, и для себя. Я этого хочу.

Я завершаю свой монолог – самый страстный из тех, что когда-либо произносила, и за этим следует ужасное мгновение тишины. Не во всем лобби тишина, разумеется, но она между нами; это молчание пустой сцены перед тем, как поднимется занавес.

– Наконец-то, – говорит она. – Я не пришла с тобой вчера поговорить, потому что надеялась, что ты придешь ко мне. Ты великолепный режиссер, Меган. Я видела бесчисленное количество раз, как ты разбирала и объясняла персонажей, делая всю работу, кроме произнесения реплик. Я дала тебе роль Джульетты, потому что знала, что ты можешь, но я хотела, чтобы ты сама поняла, что можешь.

По моему лицу расплывается улыбка.

– Погодите, – говорю я медленно, – значит ли это, что роль моя?

– А ты как думаешь? – Джоди криво улыбается. Такого ответа мне достаточно.

Меня накрывает волной облегчения, а за ним – возбуждения от того, что это все-таки сработало. Но тогда…

– А как же Алисса? – спрашиваю я.

– Есть другая причина, по которой я рада, что ты пришла поговорить со мной. – Джоди качает головой, и в ее голосе тоже звучит облегчение. – Один из сопровождающих поймал Алиссу, когда она пыталась утром пробраться в комнату во время проверки. Я не знаю, куда она ночью ходила, но правила требуют ее отправки домой – это означало бы, что Дженне Чоу нужно выучить всю пьесу за два часа. А теперь Дженне этого делать не придется, и девочка из технической команды возьмет на себя роль синьоры Монтекки.

Она проверяет часы.

– Пора надевать костюм, Джульетта.

За следующий час я успеваю сделать тысячу дел. Я спешу в свою комнату, где папа от всего сердца меня поздравляет, когда узнает, что роль моя. Мне приходится чуть ли не выталкивать его из комнаты, а потом принимать самый быстрый на свете душ. Набрасывая спортивную форму, я иду с мокрыми волосами в комнату сопровождающих родителей с платьем синьоры Монтекки под мышкой, скатанным в рулон. Приходится прочитать часть финального монолога маме Джереми, чтобы убедить ее, что костюм мне требуется обратно. Я слышу, как она ворчит, что платье приходится третий раз перешивать.

Прежде чем переодеваться, я заглядываю в столовую взять яблочко, которое доедаю по пути в свою комнату. Я натягиваю костюм (в этот раз без помощи Оуэна, к сожалению) и пишу сообщение Энтони, который заслуживает объяснения, и Эрику, который не знает, как добраться до театра. Если я переживу эту постановку, то попробую зажать его в укромном уголке и убедить хотя бы поздороваться с Энтони. Я не думаю, что это считается вмешательством. В конце концов, Эрик сам решил приехать.

Я отлично справляюсь с задачей не думать об Оуэне следующие пятьдесят семь минут, которые требуются на остальные дела. Я спешу вниз в лобби, которое уже опустело, что неудивительно. Все уже на пути в театр с запасом на часовой грим и проверки микрофонов перед выступлением.

Я толкаю входную дверь и только сейчас вспоминаю, что забыла парку. Хотя солнце и светит ярко в безоблачном декабрьском небе, воздух такой холодный, что глаза слезятся. Но это не конец света – у костюма Джульетты длинные рукава, да еще и колготки. Я выхожу, прижимая руки к груди. Только некоторые прохожие косятся на меня, пока я иду по Виста-стрит в полном облачении. Наверное, люди тут уже привыкли к подобному.

Мое платье развевается по ветру, и я уверенно шагаю к пешеходному переходу на Форк-стрит. Я на середине дороги, когда в нескольких шагах перед собой замечаю знакомый костюм монаха.

– Эй, Оуэн, – зову я в спину. Как мне вести себя с тем, кто только что имел «напряженный» разговор со своей итальянской бывшей через пару часов после того, как я лишила его девственности? Разберусь по ходу дела.

Он поворачивается на середине дороги, и его глаза загораются при виде меня.

Что бы там ни происходило с Козимой, я решаю не усложнять дело. Я хочу сохранить дружбу с Оуэном независимо от того, как много в моей жизни переменила вчерашняя ночь.

– Я слышал о твоей феноменальной речи для Джоди, – говорит он, когда я его нагоняю. В его руках папка с расписанием – Джоди их раздала всем. – Я очень рад, что ты будешь Джульеттой.

– Спасибо. – Я с трудом сдерживаю все чувства, которые во мне пробуждает его улыбка.

– Ты выглядишь прекрасно, – говорит он, что не помогает мне сдерживаться.

То, как он смотрит на меня – не могу не вспомнить, как он мне помогал в гримерке и как его руки слегка касались моей спины, как его пальцы тянули подол на моем теле. И вчера. Вчера. Но я держусь.

– Ты выглядишь целомудренно. – Я киваю на его рясу.

Оуэн шагает на тротуар и разворачивается на месте.

– Знаешь ли, внешность бывает обманчива, Меган, – отвечает он, сражая меня наповал своей насмешливой улыбкой.

Я моргаю. Он абсолютно точно со мной заигрывает. Я это ни с чем не спутаю. Я делаю вдох, идя рядом с ним.

– Эй, ну, э-э, я слышала, что ты утром говорил с Козимой, – я заставляю себя произнести это обыденным тоном.

Его глаза вопросительно сужаются.

– Кто это тебе сказал?

– Просто… Ну, знаешь, девчонки.

Он косится на меня так, будто я только что заявила, что шекспировские пьесы написал граф Оксфордский.