Тю Ван - Тайфун

— Это верно, но только подобные слова означают, что человек плетется в хвосте новой жизни.

— Тут не до шуток! Получается, что дороги у нас с ней разные, вот и все.

Тиеп вспомнил вчерашние жалобы Тхата: «Как я мог думать, что в то время, как наш народ выбрал новый путь, в моей семье произойдет раскол и каждый из нас пойдет своей дорогой». Выонг снова начал сверлить дырочки в бамбуковой трубке, рука его дрогнула, и он испортил свирель.

— Конечно, у каждого своя дорога, — задумчиво сказал Тиеп, — но все-таки если подумать как следует да правильно решить, то и разные дороги могут привести к вашей свадьбе!

Выонг поднял голову, глаза его заблестели.

— Что ты сказал?

Тиеп, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Я тебя прошу, поищи Ай, передай, что я хочу поговорить с ней. А что касается этих денег для церковного хора, то, должен тебе сказать, это общая наша беда, а не только твоей Ай. Но что поделаешь: с церковью связаны и родственные отношения наших людей, и наши привычки. А потом — неужели ты думаешь, что Ай участвовала в этом деле по собственной воле?

Выонг вспылил:

— Но ведь она мне сказала слово в слово так, как я тебе передал!

— Горячий ты чересчур, Выонг! В работе это хорошо, а вот с девушками — не очень. С ними надо ласково. Ну ладно, не забудь моей просьбы насчет Ай.

Тиеп ушел, а Выонг отложил в сторону испорченную свирель и предался воспоминаниям. Он и сам не заметил, как исчезла обида, и все его существо вновь наполнилось любовью. Он никогда бы не пошел к Ай первым, но его просил Тиеп, и он пойдет, а придя к ней, извинится, — ведь он любит ее, почему же не может уступить?! И зачем только пришел этот Тиеп и взбудоражил душу?! Выонг чувствовал, как по всему телу его разливается жар, и вместе с этим жаром появился странный страх перед предстоящей встречей.

Солнце, похожее на раскаленную сковородку, клонилось к закату. Ноги, словно бы помимо воли, вынесли Выонга на улицу. Девушка вот-вот должна пройти мимо, направляясь домой. Выонг остановился под деревом с таким видом, словно ему нечего делать, только колени его предательски дрожали.

Солнце быстро уходило за горизонт. Неяркий вечерний свет разливался по долине, и на морском берегу, на макушках деревьев филао переливались красноватые блики. Минуты ожидания казались Выонгу вечностью. Он принялся ходить взад-вперед вдоль ограды, Ай все не шла. Тогда будто что-то подтолкнуло Выонга, он завернул за угол и быстро зашагал к Ай. Над знакомой хижиной с соломенной крышей вился тоненький дымок. Те же хилые узловатые деревья с серыми от пыли листьями торчали в крохотном садике, отделявшем дом от дороги. Выонг никак не мог решиться пройти этот садик и постучать в дом. Он ходил и ходил вдоль ограды, внимательно вглядываясь в окошко. Вот она, Ай! В проеме занавешенного окна Выонг увидел тонкую женскую фигуру. Женщина стояла, наклонившись вперед, и расчесывала только что вымытые волосы. Выонг громко кашлянул. Женщина выпрямилась, отдернула занавеску и выглянула в окно, пытаясь в вечерних сумерках разглядеть пришельца. Выонг ощутил неприятную тяжесть в ногах — это была вовсе не Ай, а ее старшая сестра Нян.

— Чего тебе? — спросила она.

— А что Ай, дома? — робко спросил Выонг.

Нян нахмурилась и холодно ответила:

— Нет ее, вчера ушла на рынок Сачунг. У нее там дело к Нионгу.

У Выонга было чувство, будто на него вылили ушат холодной воды. Он догадался, что Нян говорит неправду. А та вскинула голову, отбросила назад свои густые волосы и сердито проговорила:

— Слушай, Выонг, не секрет, что ты безбожник, но, может быть, ты все-таки девятую заповедь знаешь?

— А почему ты меня об этом спрашиваешь? — удивился Выонг.

— А потому, что у Ай есть муж законный — или ты и этого не знаешь? Что же ты ее, словно злобный бес, смущаешь? Или и про совесть ничего не ведаешь?

Не дожидаясь ответа от ошарашенного Выонга, Нян задернула занавеску и скрылась в глубине комнаты.

Устраивать пиршество по случаю назначения на должность стало обычаем у нас с незапамятных времен. Менялись эпохи, менялись правы, но только не этот обычай. И конечно, возник он в обществе, разделенном на классы, в котором все люди находятся на разных ступенях общественной лестницы. И пиршество, устраиваемое счастливцем, становилось своеобразным откупом за то, что человек перебирался с низшей ступеньки на более высокую и, значит, занимал более привилегированное положение. Даже с крестьянина, которого назначали общественным сторожем в деревне, в прежние времена требовали угощения. Если же ты становился, к примеру, деревенским старостой или его помощником, то закатывай пир горой — приглашай всю деревню. Дошло до того, что способность человека устроить даровое угощение для всех стала мерилом его социальной значимости. Хочет хороший мастер, чтобы его деревня уважала и не переводились заказы у него, должен деревню угостить, накормить и напоить, и тогда все признают его. Но если тебе такое пиршество устроить не на что, то, будь ты хоть семи пядей во лбу, пусть даже с дипломом об образовании, ничего, кроме презрения, от односельчан не жди. Есть и в этом случае выход — пойти на поклон к тем, кто побогаче, и устроить пир вскладчину, но особого почтения таким путем не добьешься — в деревне все помнят и все знают. Чем выше пост, тем богаче должен быть стол. На званый обед принято приглашать самых уважаемых людей, естественно безвозмездно, но можно явиться и без приглашения, возместив свое участие в пиру подарком или даже деньгами. Такая участь ждет тех, кто не занимает никакого общественного положения к деревне. Садятся гости строго по рангам: на самые почетные места — деревенские старосты, ныне занимающий этот пост и бывшие до него, далее — церковные старосты, потом — церковный эконом, регент и другое начальство, светское и духовное. Остальные — где попало. Получается королевский стол: наверху — король с высшими сановниками и вельможами, внизу — подданные, простой люд. Кто осмелится нарушить установленный порядок, тот наносит жестокое оскорбление всем. Такого считают опасным нарушителем деревенской иерархии, подвергают осуждению и подавляют мятеж, если ослушник упорствует. Тем не менее ссоры и даже драки на пирах — обычное дело, потому что всегда находятся люди, считающие свое положение более высоким, нежели думают об этом другие. Свалка из-за мест с общей помощью улаживается, а вот глухая ненависть остается, копится, растет.

С установлением в этих краях революционной власти многие старые порядки и обычаи утратили былое значение. Многолюдные обильные пиры перестали быть обязательными, но только формально и на время. В пору аграрной реформы против этих излишеств начали кампанию, их осуждали наравне с преступлениями деревенских мироедов. Однако старые привычки и обычаи похожи на сорную траву — срежешь ее серпом, она скоро поднимается снова, корни ее глубоко сидят в земле и отыскивают питание, даже если земля стала сухой и неблагоприятной для жизни сорняка. Уж совсем, кажется, погибла эта гадость, так нет — глядишь, опять появилась в другом месте, в другом виде, так что сразу не распознаешь, что это все тот же сорняк.