Клэр Фуллер - Горький апельсин

Я ожидала, что Питер окажется старым – лет пятидесяти, шестидесяти или даже больше, ведь он же собирается купить Килласпи. Я понятия не имела, сколько наш дом стоит: скорее всего, он стоил очень мало, но для меня тогда любая сумма была огромной. И я подумала, что он очень милый. Он ведь очень милый, правда? Изабель нас познакомила, и он начал приподниматься, чтобы пожать мне руку, но тут сообразил, что в одной руке у него тарелка, а другой ему приходится отгонять одну из наших собак. Сукки уперлась ему носом в промежность и нипочем не хотела уходить, она всегда была сущая чертовка. Мне совершенно не хотелось его выручать, так что я подтащила к столику фортепианную табуретку и взяла себе кусок кекса. Я поинтересовалась, что он думает о доме, и он ответил: «Очаровательный, просто очаровательный», с этой своей характерной интонацией, как будто ему и правда пятьдесят или все шестьдесят, и тогда я спросила: «Но он немного bruciare [17] Гореть ( ит .). , не так ли?» Я съела кекс, но оставила глазурь, свернув ее у себя на тарелке, как ядовитую гусеницу. Изабель сделала большие глаза и пояснила, что я самостоятельно изучаю итальянский, а Питер засмеялся и сказал: «Да, он немного подгорелый», и добавил: «Mio padre è il direttore di un’azienda agricola» . Тогда-то я в него и влюбилась: я решила, что он умеет говорить по-итальянски, и уже рисовала в своем воображении, как мы с ним улетаем в Италию и сходим по трапу прямо в закат, и представляла, как мы будем срывать апельсины прямо с дерева и как у нас появятся маленькие белокурые дети.

Но тут он признался, что на самом деле его отец – не директор сельскохозяйственной компании. И что он, Питер, знает по-итальянски только эту фразу. Мы с вами должны как-нибудь заставить Питера ее произнести. Ну а потом Изабель пустилась в рассказы о том, как мой отец всегда хотел отвезти нас в Италию, когда я появлюсь на свет, и показать нам все, что он там любит, и как он собирался учить меня итальянскому, – хотя, призналась Изабель, он сам не очень хорошо умел говорить на этом языке, – и как он умер прежде, чем все это могло осуществиться. Потом она очень тихим голосом произнесла: «И теперь я совсем одна», и спрятала левую руку, на которой было обручальное кольцо, под свою ляжку. И взмахнула ресницами, глядя на него. Я подумала: интересно, что он скажет, если я ему поведаю, что она плевала в тушь, чтобы ресницы у нее выглядели такими пышными и темными. И пока я об этом размышляла, я поняла, что ее планы уговорить Питера купить Килласпи превратились в нечто иное.

Она вела себя очень откровенно, но Питер безнадежен по части того, чтобы замечать, какой эффект он производит на людей, на женщин. Он если и флиртует, то совершенно бездумно. Он считал, что просто поступает вежливо, задавая Изабель всякие вопросы. Он вообще не заметил всего этого трепета ресниц, но я тогда этого не знала. Я подумала, что она бы охотно продержала его тут до вечера, если бы сумела, но в конце концов он поставил тарелку на столик и объявил, что ему пора. Мне показалось, что он норовит сбежать. Сук-ки начала скулить, а Изабель попыталась убедить Питера остаться – позвала Дермода и велела ему заварить еще один чайник. Пока Изабель отдавала все эти распоряжения, Питер протянул мне руку, наши ладони соприкоснулись, и у меня возникло такое чувство, словно с этим прикосновением он мне что-то передал. Не знаю что. Каплю своей крови, или электрический заряд, или вытатуированное послание. Я была уверена, что, если посмотрю потом на свою ладонь, там что-то обнаружится. С Изабель он вел себя очень дружелюбно, поблагодарил за экскурсию по дому и сказал, что немного подумает над своим решением и затем даст ей знать.

Когда он вышел, лил дождь. У него тогда был маленький зеленый спортивный автомобильчик. Мы с Изабель стояли на крыльце, и мне было ужасно грустно: я понимала, что теперь он никогда не купит Килласпи и уж тем более не возьмет меня в Италию. Потому что Изабель все испортила. И тут, словно нам мало было стыда, она накинула пальто на голову, подбежала к его машине, постучалась в стекло и спросила, не хочет ли он, чтобы Дермод дал ему что-нибудь в дорогу – сэндвичи или термос с чаем. Конечно, он просто покачал головой, и ей пришлось бежать обратно на крыльцо. Но тут этот благословенный зеленый автомобильчик отказался заводиться. Питер снова и снова пытался, но ничего не получалось.

Когда я вышла с зонтиком, он смотрел под капот, стучал костяшками пальцев по всяким деталям мотора и покачивал всякие трубочки. Помню, он мне прошептал: «Ничего не смыслю в автомобилях».

Изабель не понравилось, что мы с ним говорим, и она крикнула: «Как по-вашему, он сломался?» – чтобы присоединиться к беседе и при этом не выходить под дождь и не мокнуть. Я ему сказала, что мистер Бирн, владелец местного гаража, сейчас должен пить чай, но, если я позвоню, он наверняка зайдет к нам после. Тогда Питер захлопнул капот, и мы вошли в дом. Дермод успел заново наполнить чайник, хотя все мы уже выпили достаточно чая. И тут Изабель посмотрела на часы и сказала: «Мистер Бирн, владелец местного гаража, сейчас должен пить чай, и я знаю, что он не любит выходить после чая». Я поймала взгляд Питера, и мне пришлось тут же отвести глаза, а то бы я расхохоталась: она действовала в лоб. Он не засмеялся, и тут я поняла, что ему и в голову не пришло, какие у нее теперь планы. А потом она сообщила, что Дермод как раз ощипывает курицу, так что Питер мог бы остаться обедать, а я могла бы приготовить ему постель в одной из пустующих комнат, если он не против у нас переночевать, а мистер Бирн мог бы явиться к нам утром. Только потом, когда я уже легла в собственную постель, мне пришло в голову: а вдруг это Изабель что-то сделала с Питеровой машиной, чтобы та не завелась? Потому что, насколько я помнила, курятину мы ели только на Пасху и на Рождество. Вот так мы с ним и познакомились.

– Но что было дальше? – поинтересовалась я. – Как насчет Килласпи? Питер его купил?

Я устала, но, словно ребенок, которому рассказывают на ночь сказку, не хотела, чтобы та кончалась.

Кара обвела взглядом комнату.

– У вас нет холодильника. – Она села прямо. – Мы с Питером тут говорили… – начала она, – и решили, что вам лучше бы все время есть с нами. Это же глупость – вы торчите тут у себя без холодильника, всего две конфорки на плитке, а мне ведь совершенно не трудно покупать и готовить еще на одного человека.

– Это будет слишком много работы. – Я знала, что собираюсь позволить ей уговорить меня.

– Мы настаиваем, – заявила она, поднимаясь. – Если завтра не будет жары, как сегодня, давайте позавтракаем на террасе? – Она не ждала ответа.

Она наклонилась меня обнять, между нами побрякивали ее многочисленные бусы, ее волосы прижались к моей щеке.