Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

Я вспомнил наши долгие вечера в кабинете у Оленина дома: выходит, этим мы все-таки иногда занимались?.. Вариантным романтизмом , который Вильям Викторович называл всегда детскою игрой…

— Не хотите ли вы сказать, Вильям Викторович, что черкесы, проиграв сражение где-нибудь под Туапсе в 1863 году, тем самым нанесли поражение Корнилову либо Деникину — в Гражданскую?

— Н-ну, если принять правила игры — несколько раньше…

— Еще в Хамкетах?

— Считайте, так, Сэт Мазлоков!

Пацан многозначительно свистнул: вон, мол, куда заехали!

— Один из моих учителей свято верил, что существует закон исторического возмездия, — сказал Оленин, вновь посерьезнев. — И Россия, которая обрекла адыгов на махаджирство, сама предопределила исход лучших своих сыновей… В двадцатом. В двадцать втором, когда Гражданская уже закончилась, было выслано столько известных ученых… И это случилось всего лишь через шестьдесят лет… через шестьдесят!.. После встречи в Хамкетах.

— То есть: в Хамкетах Россия решала собственную судьбу? — попробовал заключить я.

— В какой-то мере — так…

Пацан нарочно вздохнул:

— И тут черкесы виноваты!..

— Тогда вина американских индейцев перед Соединенными Штатами еще больше, — усмехнулся Арамбий. — Не так ли, Вильям Викторович? Почему же тогда эти проклятые капиталисты и нынче живут себе припеваючи, а мы все барахтаемся в дерьме?

Оленин не принял его тона:

— В Священном писании говорится, что для Господа тысяча лет — как один день, и один день — как тысяча лет. Так что у американцев все еще впереди. Поверьте, что спросится с них за все — еще спросится!.. Мы же делим все-таки общую судьбу. И барахтаемся, как вы говорите, вовсе не потому, что нам этого хочется. Не потому, что мы ленивы либо ни на что неспособны — нет!.. Это место, о котором вы только что упомянули, определено для нас борцами за мировое господство. Другое дело, чем эта борьба закончится…

— А ваш прогноз?

— Не знаю, есть ли на этот счет похожая пословица у адыгейцев, а русская говорит: Господь долго терпит, да больно бьет…

— Призываете терпеть? — переспросил Арамбий. — Вместе с вашим Господом ?

— Почему же с моим ? Господь един. А умение терпеть — и в самом деле непреходящая ценность, уж поверьте. Недаром тут, на Кавказе, по-моему чеченцы говорят, что терпение — стан победы…

— А я не могу больше! — закричал Пацан дурным голосом. — Терпеть!.. Не могу… Как говорит один мой дружок в Москве: трубы горят… поднимем?

— Если уже и в Адыгее трубы начинают гореть — совсем плохи наши российские дела! — грустно сказал Оленин.

— Мы часто поднимаем тост за сказанное , особенно не вдумываясь в него, — заговорил Арамбий так медленно, как будто подчеркнуть хотел, что сам-то он, конечно же, к таким людям не относится. — Но то, над чем заставляет нас размышлять наш гость и в самом деле стоит хорошего тоста…

И все-таки водка сделала свое дело.

Вскоре Арамбий снова взялся за свое: то прикидывался вдруг дурачком, а то начинал открыто Оленина подначивать.

Когда профессор отошел к берегу помыть руки, Пацан и Арамбий нарочно заговорили по-адыгейски:

— Конечно, этот ученый гяур делает вид, что очень жалеет несчастных адыгейцев, и все-таки нашему Сэту надо быть с ним осторожней!

— Имейте совесть! — попросил я тоже негромко.

Но они словно не замечали меня.

— Неужели Сэт и в самом деле верит, что эти гяурские кресты, которые они откопали в кургане, попали туда вместе с шиблокохабльскими кузнецами?..

— Да ну! Тут не надо университета заканчивать, чтобы ясно было: христианские кресты подбросил этот ученый гяур…

— Конечно! Привез с собой из этой колыбели революции, да…

— А почему мы говорим колыбель , ей!

— А надо как?

— Надо гнездо . Кукушкино гнездо, да…

— Кукушкино?

— А разве нет?.. Эти русские выкормили чужого птенца, но сами об этом до сих пор не подозревают. Более того — они еще и нас учить пытаются…

— Ты думаешь, что этот ученый гяур подбросил в курган кресты потому, что хочет, чтобы мы опять начали жрать свинину?

— Ну, это мелочи!

— Думаешь, мелочи?

— Смотри глубже: он докажет нам, что черкесы еще тогда умирали за веру, за царя и отечество и заставит и дальше плясать под русскую дудку…

Я и сам люблю пошутить. И верю в справедливость нашей пословицы: кого Аллах хотел наказать, того лишил умения понимать шутку… Но ведь всему есть предел!

Пытаясь в самом деле обратить все в шутку, я откинулся назад и нащупал под рукой булыжник побольше:

— Если вы сейчас же не прекратите этот «высокоученый» спор…

Профессор уже возвращался от реки — они замолчали.

Рядом с Пацаном лежали несколько освободившихся шампуров, и Калаубат взял один из них в правую руку, а в левой зажал кусок хлеба и счистил им с шампура жир, а развалившийся от этого кусок швырнул через плечо… Взял другой шампур, новый кусок хлеба и проделал то же самое.

Я вдруг увидел, с каким удивлением глядит на Калаубата Оленин…

Вот он открыл было рот, явно что-то хотел сказать, но русые усы его слегка дернулись — он трудно сглотнул и только беззащитно поглядел на меня… мол, разве такое можно?!

Пацан положил рядом очередной вычищенный шампур, закинул за спину еще кусок хлеба.

Оленин протянул к нему ладонь, как бы останавливая своим жестом:

— Калаубат!.. Я так понимаю, что вы пригласили нас сюда не только ради меня, дальнего гостя , как говорит наш уважаемый Хаджекыз… Но и для того, чтобы хоть немножко отвлечь своего друга от горьких дум… От печальных мыслей о преждевременной кончине отца… Вспомним его! Помянем … Бирам Хаджекызович был настоящий хлебороб и умер именно потому, что слишком хорошо знал цену…

— Ха-хай! — крикнули неподалеку — Вот вы где?!

Я тоже обернулся на крик.

Среди высокой травы то и дело мелькала детская головка, а над нею, как перископ над подводной лодкой, возвышалась маленькая ладошка с зажатым в ней листком бумаги.

— Нашему гостю телеграмма! — на бегу кричал соседский Русик. — Даже две, две телеграммы!

Он бежал к нашей скатерти-самобранке, и Арамбий уже доставал из заднего кармана брюк кошелек.

— Такому джигиту, как ты, за добрую весть полагается рубль! — сказал громко, когда мальчишка остановился, немножко не добежав до Оленина. — Если весть и действительно — добрая…

— Роза сказала, добрая, добрая — я проверял! — тут же выдал себя маленький хитрец. — Гостя в Ленинград зовут, а его сестра женится — два рубля!

— Если сестра, то — выходит замуж, ей! — укорил его Арамбий. — Бери свои два рубля, аферэм!

Русик тут же пошел к Арамоию, но тот остановил его жестом:

— Сперва отдай телеграммы нашему гостю!