Александр Жулин - Душа убийцы — 2

— Никогда! — страстно воскликнула Сашенька, — я пришла сюда не есть и не пить!

Бульон, приготовленный вашими умелыми ручками! — ворковала Екатерина Перфильевна.

У неядовитого человека не повернется язык назвать руки Сашеньки ручками: толстые, гладкие, длинные. Не ручки, нет, но очень хорошие, очень надежные руки. Веря в них, Сашенька про себя их называла удавами, иронизируя над собой, но гордясь. А сейчас впервые ощутила сомнение: однако не может быть! Не может же в таких длинных, гладких руках скрываться порок!

Скрестив удавы свои на груди, Сашенька оглядела наглеющую вертихвостку:

— Вы, Екатерина Перфильевна, верно решили напомнить, что из-за моей будто бы имевшей место оплошности не получился бульон? тактично ли это, Екатерина Перфильевна?

— Тактично? — Екатерина Перфильевна воззрилась на мужнину лапку, угревшуюся на малознакомой груди. Лапка дернулась было, но безуспешно.

— Тактично ли в тот момент, когда Иван Петрович углубился в работу, отвлекать нас бульоном?

— Катюша, Александра Сергеевна! — воззвал доктор наук, дергал лапку свою посильнее, однако… Капкан, честное слово!

— Углубился в работу? — изумилась Екатерина Перфильевна, с любопытством наблюдая безуспешные усилия мужа против удавов. — Отвлекать вас бульоном? Но потом будет поздно!

— Поздно? — будто прозрев тайну хозяйки, Сашенька в ужасе прикрыла пальцами губы. — Что именно поздно? — Освобожденная лапка Ивана Петровича плавно, словно крыло, опустилась и быстро исчезла под одеялом. — Что вы хотите сказать этим «поздно»? Ах, остынет бульон? Нет, не то вы хотели сказать, вас выдал ваш излишне бойкий язык!

— Катенька, девочки! — вскричал обессиленный доктор.

Ракета теперь не свистела — она буравила мозг.

— Вы смирились, Екатерина Перфильевна! Как раз в то время, когда надо мобилизовать все силы… и чувства… Зная, чем грозит затемнение…

— Не надо сдвигать точку срыва, Александра Сергеевна! — быстро перебила хозяйка, глазами указывал на Ивана Петровича.

Бедный больной! Услышав вполне репрезентативную интерпретацию «поздно», услышав зловещее «затемнение», бедный доктор затих. Бедный Иван Петрович! Все свои силы он прилагал к изучению движения мухи, кружащей под абажуром. А уши его от избытка внимания шевелились.

И Сашенька уловила волну, изошедшую от учителя:

— Согласна, не надо! — и поднялась во весь свой могучий рост. — Однако не надо другое! Не надо бояться, Екатерина Перфильевна! Бояться сдвигать точку срыва! Больной должен знать полную правду, континуум правды, если хотите точнее… чтобы, ощущая поддержку, любовь, если хотите…

— Не надо играть на низменных чувствах! — перебила Екатерина Перфильевна, стекленея глазами и автоматически поднимаясь за гостьей.

Тут коварная муха, трудившаяся, несомненно, в пользу хозяйки, подло села на лоб Ивана Петровича. Екатерина Перфильевна звонко хлопнула по этому лбу.

— Иван Петрович — не полигон для всяких там мух! — подчеркнула она этим рискованным действием принадлежность Ивана Петровича ей. И быстренько села, чтоб не стоять под высокой Александрой Сергеевной.

Как же ошиблась Екатерина Перфильевна! Иван Петрович усмотрел в звонком ударе вовсе не заботу дражайшей супруги. Удар отозвался звоном в мозгу. «Катя!» — хотел воззвать несчастный больной, вложив в этот возглас всю возможную укоризну, но тут взвилась Сашенька:

— Однако! Лоб Ивана Петровича и не полигон для упражнений в хлопках! Знайте: лоб этот не только ваш, но и наш, для нас этот лоб — вместилище светлого разума!

Ах, как возвышенно прозвучали эти слова! Жаль лишь, что ракета, издав последний яростный взвизг, вгрызлась, по-видимому, в мозжечок и там с жутким грохотом взорвалась.

Кромешная чернота, круговерть. В жутком кошмаре Ивана Петровича забросило в чан с кипящим асфальтом. Пар, жар, нечем дышать. Иван Петрович в образе птички. Порхает над черным расплавом и вылететь невозможно, потому что рядом — кошачья усатая морда. Спасите, откликнитесь! А за стенками чана женский взволнованный голос:

— Но для чего вам нужно вместилище разума? Для делания диссертации?

А воздух горяч, и некуда деться. И взлететь, фр-ррыкнуть мимо усатого сторожа тоже нельзя, потому что… искривлена лопасть на выходе. Защиты, защиты!

— Я и не думаю теперь защищаться! Мое дело теперь — защищать!..

Какие знакомые, какие далекие голоса! А в легких — не воздух, а плавкий, горячий гудрон. Невозможно дышать.

— Эти ковры!.. Невозможно дышать! Вот оно от чего затемнение в легких: ковры! Дорогие, престижные, полные зловредных микробов!.. Вы — мещанка, Екатерина Перфильевна!

— Я?

Я — птица с обожженными легкими. Я задыхаюсь. Кто запустил меня в чан?

— Вы запустили болезнь Ивана Петровича! Пользовались им как, как… ковродобытчиком! Как… Как…

— Мужчиной? — чей это голос? Катюши? — Уж фи!

Фи! Вздорное, обидное «фи» спугнуло кота. Метнулся, исчез. И асфальта в легких как ни бывало.

Очнулся… Иван Петрович очнулся, но проявил хитрость: вслушался в перепалку, не раскрывая глаза.

— Это низко это гадко, это ваше ехидное «фи»! — кричала возбужденная Сашенька. — Весь ход ваших мыслей изобличает вас!

— Изобличает? Но в чем? — мелко смеялась сорокалетняя женщина. — Не в том ли, что я пользовалась им как мужчиной? — и вдруг, испытующе посмотрев на соперницу: — Да уж вы ли… Уж ли не?..

— Вам показалось: я недостаточно опытна?

— Ой, не могу! — заливалась Екатерина Перфильевна.

— Так знайте же: не было дня, чтобы меня кто-нибудь не любил!

— Ой, держите меня!

— Не было дня, чтобы я не была влюблена!

— Бедняжка! — умирала от смеха Екатерина Перфильевна.

Но тут Иван Петрович вздохнул. Чуткое ухо жены мгновенно откликнулось. Она замолчала. Иван Петрович снова вздохнул.

— Да, влюблена! — воскликнула пылкая Сашенька. — Но ради науки, ради… если хотите, Ивана Петровича я отринула…

— Сашенька! — Иван Петрович намеренно обратился к своей аспирантке, именно к ней. — Поясните же, что со мной!

И это обращение, этот взгляд на соперницу подействовали на Екатерину Перфильевну как кипяток. До этого все было не так уж опасно (она так считала). Теперь же… Отважная женщина, она смело рванулась навстречу опасности.

— Так что вы хотите? Или — кого вы хотите? Уж не Ивана ль Петровича? (Муж-предатель молчал… и подлая аспирантка молчала.) Так берите! — в сердцах воскликнула Екатерина Перфильевна. — Раз ради науки — не жалко! Немедленно!

Сашенька не упустила возможности расставить точки над «i»:

— Значит, отдаете Ивана Петровича? — сладко спросила.

— Забирайте! — повторила Екатерина Перфильевна, оскорбленная насмерть. И, примирившись: — Если поднимете…