Александр Жулин - Душа убийцы — 2

— Черт побери! — плюется доктор наук, что ни книга — все про интрижки! Екатерина Перфильевна! — зычно кричит, — куда дела «Теорию пограничного слоя»?

В дверях появляется Екатерина Перфильевна.

«К чертовой матери всех молодых дур! Надо заниматься наукой!» — думает доктор и все всматривается, все изучает.

— А бульон? Кто забыл про бульончик? — напевает жена. — Бульон с пирожком!

Иван Петрович изучающе всматривается: пожалуй, что ни следа волнений! Приснилось? Нет, неужели?

— Катенька, — шепчет любящий муж, — но достаточно ли он прозрачен?

— Я очень старалась, — скромно отвечает она. — Да, вот еще: позвони Александре Сергеевне!

Не сводя настороженных глаз с кукольного лица, Иван Петрович берет пиалу.

«Приснилось! Какое счастье — приснилось! — несется суматошная мысль. — Но если так… Если так! Отчего бы не звякнуть тогда, если так? В конце концов, если ничего не случилось… Грудка такая… Правда вот ножки… Но грудка!.. Позвонить и с легким смешком, для разведки осторожно начать… Прямо так и начать: все смешалось в доме Болконских!.. А, каково? Гениальная фраза! Фраза великого классика!» — Иван Петрович смеется.

Порыв ветерка отметает тюлевую занавеску. В оконном стекле над головой его зияет дыра. А доктор смеется: всех дур обыграл! Что значит — умный мужчина!

Ветерок поддувает, умный доктор смеется, зияет дыра.

Язык прозы, язык прозы… Да что же это такое, черт его побери?!

Понятно: язык — лишь код для передачи душевных стихий. Язык (литературный) — это множество слов, отражающих языковую среду героев. Чем новее и точнее слова, тем богаче язык, так еще говорят.

Однако же… Что такое литературный язык Достоевского? Тридцать три слова, из которых каждое можно и переставить, и заменить — вот весь литературный язык Достоевского! Так не поэтому ли этот гигант покорил мир?

…В Евангелиях слов тоже немного.

Человек, который узнал о предательстве, начал готовиться к схватке. Нет, детских упреков не будет, будет сражение, открытое, честное! Он потребует объяснений, призовет на помощь товарищей и не важно, чем кончится дело, пусть — поражением, но надо, надо расставить точки над «i»!

Однако вот странность: человек еще ничего не успел предпринять, как вдруг обнаружил, что товарищи будто сплотились, и будто — все против него! Нет, со стороны никто бы ничего не заметил, они, казалось, все также шутили, но настороженным чувством своим он уловил некий фальшзвук. Он пока не сумел его выделить, но тем внимательней вслушивался, тем хладнокровнее выжидал…

Валентин мирно сидел, вытянув ноги и привалившись спиной к рюкзаку. И от усталости невмоготу было пошевельнуться.

— Вот бы кто-нибудь вырубил в гору ступеньки, — сказал просто так.

— Нам только горы не хватало! — тут же откликнулись.

— А то б эскалатор… А на вершине бы — хижина… — мирно сказал.

— А в хижине — кавказец с усами! — тут же добавили.

— Люди поднимались бы в гору, смотрели кругом…

— А кавказец бы изжарил шашлык! — так вот продолжили.

— Поимев неплохой куш! — наконец выдохлись.

Привал был устроен у подножья одинокой высоченной горы. Их было семеро, считая красивую девушку. Вот девушка встала и замедленно — словно танцуя — проплыла мимо Валентина. И сделала так, будто споткнулась о ногу.

— Не лучший способ обратить на себя внимание дамы, — сказала она. — Любишь меня?

Он был обязан традиционно солгать: — Оч-чень люблю! До… — и далее был обязан продолжить. «До посинения», — так уже продолжал. «До омерзения», — тоже.

— Нет, ты не ответил! — рыдающе вскричала она. — Как? Ну, как ты любишь меня?

— А никак, — внезапно вмешался высокий и седоватый мужчина, — он не умеет. Герой современности — железобетонное сердце!

И все улыбнулись.

Но Валентин будто не слышит. Он смотрит на девушку.

— Хижина с шашлыками, — не сказала, нежно пропела она. — В поле гора-а, на ней хижина, в хи-ижине молодой горячий джигит! Но я не люблю шашлыков, не люблю усатых джигитов, люблю смелого Ва-алечку, который рвется на гору!

Ничего себе хохмочка: рвется на гору! Гора нависла над ними, крута и огромна, и ближе к вершине каменистые склоны ее облиты ледяными усами. Не опуская лица, обращенного к девушке, Валентин прикрывает глаза.

— Нет, — вмешался опять седоватый, — давке ради красивой Мариньи не найдется такого, кто бы покорил эту гору. Ставлю кефир с шашлыками, что не найдется такого!

— Он ставит кефир! — вскричала певучая девушка, — эти мужчины! Где полет, где фантазия, Игорь Петрович? Я бы тому, кто поднялся, я бы…

— Подарила один поцелуй! — тут же откликнулись.

— Один, но отчаянный! — тут же добавили.

— В хижине! И без свидетелей! — так вот закончили.

А назывались они — автоматчики. И проектировали завод-автомат железобетонных изделий. Замысел был — избавить полтысячи человек от пыли и грохота, заменить их двумя ЭВМ и пятью операторами в белоснежных халатах. Этот замысел-загляденье возник у начальника, когда и в Америке подобным не пахло, но в те времена идею зажали, поскольку… поскольку и в Америке подобным не пахло. А сейчас спохватились, кинулись догонять, начальник сейчас, упорный, победный, распахивал дверь в кабинеты одной левой ногой.

Было начало 85-го, пока еще сонное…

А вчера человек обнаружил на столе у начальника странный доклад. Двадцать страниц машинописного текста — «Обоснование закупки автомата-завода в Италии».

Человек был потрясен. Запоминал, перечитывал снова и снова. Затем заперся в боксе, чтобы обдумать.

И тут постучали. Стук был неестественно громок, так стучал только начальник.

— Ты один, Валентин?

Взгляд молодых черных глаз, неожиданных из-за седых, нависших над ними бровей, всегда его подавлял. Под этим умным внимательным взглядом терялся.

— Я прочитал… я случайно увидел… как же так, Игорь Петрович?

Взгляд подавлял, потому что в нем отражалось понимание слабости собеседника. «Ах, случайно увидел? — отражалось во взгляде, — и случайно же прочитал?»

— Мы работаем, упираемся, — бормотал Валентин, пряча за спину руки, — зачем же Италия?

Тебе больше по сердцу Париж?

Вот так всегда! Быстрый легкий вопрос на вопрос, и чувствуешь себя дураком.

— Больше любишь француженок?

Конечно, надо пропустить эту насмешку мимо ушей, надо твердо спросить: если вам приказали, то почему сразу сдались?

— Ах, ловелас, — качает головой Игорь Петрович и смотрит добро, улыбчиво. Так добро, улыбчиво, что начинаешь сам улыбаться в ответ.