Александр Жулин - Душа убийцы — 2

— Почему? — автоматически спрашивал Мазуркевич.

Оказалось, Рой всегда знал, что Марина терпеть его не могла. Когда она еще в первый раз к ним заявилась, он сказал мужикам: вот кого хором бы отодрать! Он привык к женщинам идти напрямки, не то что этот розовоочковый романтик!

— Ага! — отметил про себя Мазуркевич. А вслух:

— Вы его недолюбливали? Валентина-романтика?

— Это вы бросьте! — тотчас же занервничал Рой. — Я не участник! Я тогда так психанул…

— Когда узнал про Италию?

— … Ага! Я тогда так психанул, так рванул на своих новеньких «Таллиннах», что этот… большой… он меня еле догнал.

— Потылин?

— Ага! Но и большой ни при чем. Все дело в этой сучке Марине! Дразнит, дразнит, а не дает! Тут не то что на гору — на стену небоскреба полезешь!

— И вы бы полезли?

— Я? Вы что! Мне тридцать пять! Спортивно прожитых тридцать пять! Я учил розовоочкового! Я говорил: подпои ее и…

— Ясно, ясно! — кивал Мазуркевич. С Потылиным тоже было все ясно и просто и безнадежно. Потылин прощал всем и вся. Он даже подумать не мог, что Рой считает его дураком. И по наивности всякого крупного, добродушного существа лез к Рою с опекой. Когда Рой рванул со всей прытью своих «тридцати пяти спортивно прожитых лет», Потылин заторопился за ним.

— От ревности совсем оборзел, — объяснил Мазуркевичу.

— Ревности? Рой?

— Сколько раз ему говорил: не начинай с разговоров об этом! Большинству женщин надо другое.

— К кому же он ревновал? К Валентину?

— Да бросьте! А-а, понял! Понял, куда вы ведете! Ну и хитрец вы! Да нет! Валентину он покровительствовал! Он ему говорил: я десять лет пишу диссертацию и еще писать буду лет десять! Потому что шефу до нас с тобой как до лампочки! Ну, вы и хитрец! Я с вами уже чуть ли и на шефа не накапал!.. А я так вам скажу: тут все дело в азарте! Я — старый картежник, я, знаете, сколько уже проиграл?.. О-о, вот чуть ли и себя не угробил!.. Да нет, я не профессиональный картежник… Никаких ставок-то не было!.. Да вы что? Уж не думаете, что мы его в карты?..

Мазуркевич еле от него отвязался. Он уже составил команду: Игорь Петрович, Евгений Евгеньевич, и вот еще девка так вяжется с ними… Брать ее? Лишние хлопоты? С другой стороны, там, на месте, так сказать, происшествия… Ладно уж, собирайтесь. Марина! Ботинки-то впору? Смотрите! Потом не пищать!

Внизу еще оставался Семенов.

— Семенов! А вы как полагаете?

— А чего полагать-то?

— Ну, чего ради полез он?

— Сказал, что залезет, вот и полез!

— А зачем же сказал? Вынуждали его? Может быть, проигрыш, а? Ну, в карты, еще как-нибудь? Может быть, на спор?

— Я же сказал: он сказал, что залезет! Вот и полез!

Они начинали подъем, и Мазуркевич приклеился к Евгению Евгеньевичу. И тот окончательно все и запугал.

— Нет, нет, не ищите! Никакого уголовного дела! Просто несчастный случай, несчастный случай в горах! И виновников нет! Я так вам скажу. Бродячая душа! Бродячая душа, влюбленная в горы, солнце и воздух, в творчество, в женщин, в красивых собак! Знаете, так бывает: человек отождествил себя с делом, душа прикипела — и нет бродячей души! Простейший случай: знаменитый футболист сломал ногу, а? Представляете? Без ноги! Драма, трагедия, бывает и смерть. А? А чем хуже железобетон? Валя в него много мыслей вложил, и сердце вложил, при чем тут, спрашивается, поломанная диссертация? Вот я пьесу смотрел, «Вишневый сад» называется, не смотрели? Вот там вишневый сад вырубают, не хозяева, нет — хозяев вынудили сад этот продать! И вот его вырубают, а у хозяев, бывших, сердце болит! Вот так и Валя, представьте себе, принял эту Италию, а они подцепили его, беззлобно, конечно, ну, кто же хотел-то всерьез? Хотя все началось не с завода…

— Не с завода? — Мазуркевич отставал от Евгения Евгеньевича, сил не хватало, и надо было приостановить стремительное его продвижение. — Как же так: не с завода?

— А вот так! Вы вот «Овод» читали? Вот там был кардинал, ох, не помню, как его? Вот он был одному молодому там как бы вместо отца! А потом выясняется, что именно он-то и есть настоящий… Ох, похоже, я свернул не туда!

— Вы хотите сказать: Валентин и Игорь Петрович…

— Ну да, да! Знаете, что такое Игорь Петрович? О, это — пират, конкистадор, красавец! Валя пришел к нам — а я помню, помню те времена! — о, он пришел, услыхал, а шеф как раз был в ударе, рассказывал… О, как он говорил! Если не железобетонные заводы-автоматы — страна идет по миру! Прямо так говорил: если не мы — распад, развал, разложение! Представляете: такое услышать дипломнику? Афганистан еще не случился, заметьте!

— Ну, а красивая Марина? С нею — как? Ваше мнение! — перебил скользкую тему служака.

— А при чем тут Марина?

— Ну, мне кажется, они… Они трое… Ну, понимаете?

— Нет! На фиг она им сдалась? Шеф все понимает как надо, а Валя… Не-е, он ее не любил… Не любит! Пошли-ка быстрее!

Валентин лежал на склоне Горы, и ее холодные пальцы трогали тело. Хотел было прокашляться — из горла вырвался странный звук, похожий на всхлип.

— Что ж ты, Гора?

Лицо Горы поскучнело.

— Мне в самом деле конец?

Гора шумно вздохнула. Может быть, откуда-нибудь обрушился снежный пласт.

— Ну уж фигушки! — возразил. Но несмело.

Гора пробралась холодными пальцами в самое сокровенное. Попокалывала кожу под маечкой. Он поежился напряг мышцы — холодная, большая ладонь охватила разом обе лопатки.

— Это ты брось! Холодно!

Глаза Горы сияли ледяным, ослепительным блеском.

И тогда все в нем взбунтовалось. Приподнялся, ощутил миллионы льдистых уколов в застывающем теле. Схватился за ветку, подтянулся немного. Боль в ноге ударила с новой силой. Сжав веки, чтобы не брызнули слезы, и выкликая страшной силы ругательства, он снова пополз.

Но что такое? Может быть, в голове помутилось?

Да, помутилось, наверное! Полуослепший от блеска снега, полуоглохший от боли, он полз вверх… вверх… вверх…

Еще когда принялись звать Валентина, махать и кричать, что не сомневаются в нем, что темнеет, пора, Игорь Петрович, глядя на эту букашку, прилипшую к белой круче горы, ощутил неожиданно смутное беспокойство. Валентину, разумеется, не дано глубокого видения и понимания.

Машина закупки пущена в ход, моторы свистят, питаемые единой электрической сетью, и он, Игорь Петрович, лишь один из многих других. Но, с другой стороны, из всех тех — ну, сколько их, человек тридцать-сорок в стране? — которые решают судьбу автоматов-заводов железобетонных изделий, только Игорь Петрович отчетливо представляет, насколько абсурдна закупка того, что они могут сделать сами и дешевле, и лучше. И сейчас в этой большеголовой — из-за пышной кроличьей шапки с опущенными ушами — фигурке, склонившейся запятой над волосинками-палками, почудилась ему вдруг опасность. Кованая, неразгибаемая.