Александр Жулин - Душа убийцы — 2

Это не юноша погибал. Это в который уже раз вырубали вишневый чеховский сад. Горе было скучно: сколько же можно?

Вот женщина и мужчина, точно мухи, отжужжав, разлепляются. Встают, оправляются. Вбивают ботинки в крепления. Сжимая пружинный затвор, щелкают зубастой зацепкой. Вот пошли. Вот он оборачивается: не бежит ли за ними толстяк? Нет, не бежит. Уходят. Вперед, за командой. Вот она оборачивается: э-э, да вот же он показался, этот Евгений Евгеньевич!

— У тебя рука легкая, — заявляет мужчина.

— Ого-го! — кричит им толстяк издали. — Я видел следы-ы! Ого-го! Этот парень спусти-ился!

Что-о? парень спустился? Не может быть! А ты говорила!.. Что я говорила, что я говорила?.. А то: у тебя рука легкая!.. То-то, что у меня легкая! Зато у тебя, у тебя знаешь что?.. Да знаю я, знаю!.. У тебя очень тяжелая — знаешь что?.. Ну хватит, не хулигань!.. Очень тяжелая писька!.. (Хохот, восторг)

— Я видел следы-ы! — пыхтя, их догоняет толстяк. — Недалеко отсюда совсем, по склону — наискось, вниз, к остановке!

Облачко тени, слабое подозрение нависает над головами женщины и мужчины. Ну, немножко усилия!

Тень неприятной догадки касается женщины. Женщина искоса глянула на мужчину. Но мужчина — усталый, замедленный — упустил этот взгляд.

— Он, видно, вернулся к автобусной остановке по нашей старой лыжне! — вопит толстяк радостно.

Женщина довольно кивает. Она улыбается. Улыбка рассеянна, она чуть недоверчива, эта улыбка, но тут облачко страшной догадки перелетает к мужчине. Мужчина испуганно взглядывает. Лицо его от испуга странно уменьшилось: нос, рот, щеки — все истончилось, глаза — словно черные пуговки.

— Я говорил: этот парень нам всем сто очков даст вперед!

А женщина уже отмахнула неприятное, темное облачко от себя. Женщина довольно смеется:

— Вот вам и усатый джигит!

Мужчина испуган, он удивлен. Как она может? Указующий взмах руки — назад, назад, к старой лыжне, груша тяжелой груди, освобожденная взмахом руки, наконец, этот молодцеватый подскок, хлопок лыж но сбитому снегу, после которого женщина в голубом устремляется по старому следу… Боже! Да не нарочно ли это она?

Мужчина закрывает глаза и видит— тот! — свой спускающийся след: наискось, вниз, Имитация — якобы! — пути Валентина?

— Вот вам и хижина с шашлыками! — голос женщины.

— Мне кажется, я его видел! — вдруг слышит мужчина.

— Конечно, далеко было, не разобрать, но вроде бы лыжник, весь в темно-синем, шел к остановке! Ну да — Валентин!

У мужчины отлегает от сердца. Толстяк так задорно, так уверенно говорит, что нет желания разбираться в подробностях, В конце концов он мог видеть и другие следы. У мужчины кружится голова от усталости. Женщина подъезжает к нему, кладет ладонь на его руку, охватившую рукоять палки. Ладонь горяча, токи энергии перетекают с нее, мужчина вздыхает. Нервная, узкая эта ладонь успокаивает.

— Ну, дал шороху Валентин!.. — говорит, еще сам до конца не уверенный в том, что верит своим же словам. — Послезавтра я ему!..

— О-о, послезавтра он ему! — тут же откликнулись.

— Послезавтра он его, о-о-о! — тут же добавили.

— В понедельник он его на шампур-р-р!

Гора отвернулась от них.

…Скрип снега, звонкие в ледяной тишине голоса.

— Смотрите, смотрите, вон — лыжа!

— Это — его! Точно, его, Валентина!

— Идите сюда! Он где-нибудь здесь!

Валентин лежал среди густо разросшихся, молоденьких елочек. На самой вершине. Огромная голубая луна заливала ее серебристо-сиреневым светом. Вокруг сияющего круга луны проскальзывали легкие облака, сходились и растворялись в воздушных потоках, но не смели приблизиться к сереющей полынье, в которой царила она.

Марина первая обнаружила лыжу, первая устремилась к островку пушисто кустящихся елочек, первая увидела Валентина.

Она была энергична, предусмотрительна, как никогда.

«Ну я и мерзавка!»— с восхищением думала о себе, все не веря еще, что сумела такое, такое!.. Она понимала, что никогда никому не удастся ей рассказать о событии, и только Игорь, невольный помощник и пленник ее, был свидетелем того небывалого, что совершила она. И она поглядывала на него с тайным значением и теплотой.

Но и ему до конца открыться она не могла.

Что была она до сих пор? Папа, мама, книжная жизнь, школа, вуз, мальчики, первый мужчина, мужчина второй, Игорь… Она ведь даже не была по-настоящему красивой. И вот — настоящее. Она предчувствовала с самого детства, что будет, будет оно, и нет, не зря она выбрала Валентина. Когда она увидела этого тощего, бледного парня с огромной копной курчавых волос, увидела, как он увлечен фикс-идеей (в общем-то, здесь сомнения всегда оставались: ну, не настолько же он увлечен! разве можно увлечься каким-то там железобетоном?), поняла, что он балдеет, стоит ей только коснуться его… нет, это не было сознательной акцией: ее и саму потянуло к нему. Но тут возникала игра разнородных зарядов: их тянуло друг к другу, они сталкивались, сшибались, касались и… разряжались. И вновь начиналось накопление энергий разного знака, и снова их начинало друг к другу тянуть… Это злило ее.

Игорь был старше, был крупнее ее. Она всегда сама приходила к нему. Бывала игривой и затягивала, завлекала его. Потом, всегда неожиданно, набегало волнение, выплескиваемое в стонах и вскриках: да, да, сюда, и еще, не уходи, оставь так, как идет, еще, еще, ах-х… в конце всегда наступал штиль: мерное, покачивающееся состояние, счастье. После Игоря она всегда становилась больше, крупнее. Приходила властной к нему — и уходила еще более жаждущей власти. Приходила энергичной, наполненной — и уходила еще более энергичной, еще более сильной. С Валентином, мальчиком, было не так. Хотя, конечно, по-настоящему еще и не было ничего. А казалось, что Валя может дать больше, чем кто либо… Еще маленький?

В этот день все случилось само собой. Ничего-то она не задумывала, все, стало складываться независимо от нее. Может быть, ею и руководила природная, глубинная, чисто женская мысль, но даже когда она увлекала Игоря съехать наискось и по направлению навстречу лыжне, по которой они добирались к горе, никакого плана в голове ее не было.

«Роковая! Самая что ни на есть роковая женщина! Надо же — роковая!» — восторженно шептала она про себя и вдруг рассмеялась. Рассмеялась отрывисто, хрипло, неожиданно для себя. Более неподходящего момента и придумать было нельзя: она как раз обнаружила труп, подошла к нему и присела, рассматривая, и вот рассмеялась.

И будто кольнуло ее.

Метнула искоса, из-под пряди свой любимый, отработанный косячок: сыщик? Что тебе надо? Что тут вынюхиваешь? Прочь, прочь к своим нераспутанным настоящим уголовным делам! К допросам, отчетам, погоням, интригам с начальничками! Ищейка, дешевка, мильтон!